PROMETA

ИЗ ДИВЕЕВСКОЙ КОРЗИНЫ ОБ АКМЕИЗМЕ

Источник публикации: Из архива автора

В материалах частного расследования Е. Л. Шифферса  «О наречении патриарха» [1] были намечены две задачи акмеистской герменевтики:

Во-первых, нужно показать, — примерами и толкованиями, — присутствие преп. Серафима, Дивеева и других неотменых данностей Св. Руси в поэтическом пространстве Н. Гумилева, А. Ахматовой и других акмеистов.

Во-вторых, сделать показ этот огласительным и путеводным, вовлекающим в работу воцерквленного самопресуществления.

Речь идет о живом, хотя и скрытом присутствии дивеевской сути в нашей исторической и личной жизни. Дело не в том, чтобы проиллюстрировать факт этого присутствия, только как факт или только как тему поэтического творчества.

А в  том, что живое присутствие её и сейчас живо. Хотя первичное событие поэтического сказывания уже состоялось (тогда), его действие никогда не станет закончившимся (потом). Оно не таково, ибо оно лишь дало возможность духовному бытию Св. Руси в Дивееве, в подвижничестве Преподобного и его служках поэтически сказаться для  нас, и этот сказ-показ звучит и поныне в нас (теперь).

Целомудрие, о котором говорил Н. Гумилев [2], направлено не столько против чего-то (к примеру, против символистского засвечивания сокрытого), сколько выступает за тайноведческий, энигматический смысл поэтического творчества как такового. В дивеевской перспективе целомудрие суть защита замысла/завета о будущем Св. Руси — в сокрытости/несокрытости его истины (подобно сокрытости/несокрытости града Китежа в  прозрачнейших водах о. Светлояра), это верность таинству, ревность о блюдении его.

Напомним: философской поэтике по—прежнему дороги усмотрения о том, что тайноведение и тайноводство суть способ хранения свободы воли и сознания, ума и сердца. Потому собрание верных и ревнующих о вере – это собрание  служащих в свободе.

Свершаемое в свободе — свершает самою свободу. Творящие в свободе претворяют ее в творимое. Акмеизм — это поэтика свободы.

Некоторых «ищущих» смущает номинативная однозначность дивеевской аксиоматики и иконологии, самих имен преп. Серафима, Дивеева, Канавки Божьей Матери, дат дивеевской хронологии и всего такого. Видимо, им удобнее было бы скрыться в тумане неопределенных религиозно-мистических чувствований. Но, как показано было в предыдущих писаниях Е. Л. Шифферса, речь идет об осевом характере богородничьего служения Св. Руси во всей русской истории. И, как ясно нам теперь  — о свободе этого служения, питающей неизбывной свидетельской силой.

Акмеистика — оправдание творчества и признание освящающей силы претворяемого в нем.

[1] Шифферс Е.Л. Лама: О наречении патриарха (материалы частного расследования) // Религиозно-философские произведения.- М.: Путь, 2005. – 123–242.

[2] Русский символизм направил свои главные силы в область неведомого. Попеременно носители  братались то с мистикой, то с теософией, то, шире говоря, с оккультизмом. Некоторые его искания были установочно  направлены на создание нового мифа, Новой религиозности. И он вправе был спросить идущее ему на смену течение (акмеизм – О.Г.)… какое у него отношение к непознаваемому? Первое, что на такой вопрос смог ответить акмеизм, было указанием на то, что непознаваемое, по самому смыслу этого слова, нельзя познать. Второе, что «все попытки в этом направлении – нецеломудрены». Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии.- М.: Современник, 1990. – С.57.