PROMETA

Значит так, или о мысли в рамке когнитивной семантики

Автор: Генисаретский О.И.
Источник публикации: Архив ММК: Лекция на Сеиейной игре 19 января 2004 г.

 

Уважаемые коллеги! В том, что я собираюсь сегодня сделать, может быть оправдано разве что происходящим в этом зале, поскольку оно  называется игрой. И  потому,  я надеюсь,  вы не будете принимать исходящее от меня с большевистской прямотой. Я ведь как-никак выступаю в части разное, и на некоторые послабления могу, кажется, надеяться! Выхожу из предложенного положения так: буду считать это выступление первым опытом ночной лекции. Так и быть: будем по ночам собираться и, вместо того, чтобы водку пьянствовать и табак курить, будем лекции друг другу читать, раз иное поднадоело преизрядно!

Должен сказать, чтобы избежать недоразумений:  я  ни в коей мере не причастен ни к деятельности ШКП (не привлекался и не участвовал), ни к  славной генерации СМД-методологов. Я ушел в вольный поиск (в  Великую степь) до того, как начались ОДИ, и снова объявился в Нечерноземьи уже после того, как они – в классическом виде — прекратились. Я также не являюсь ни сотрудником, ни сервисным экспертом непостижимой для меня ММК© (MMKорпорейшн). И, заметьте, не испытываю особых затруднений с самопредъявлением: я здесь, и буду говорить с вами о предмете, меня в последнее время особо занимающем: о мыслимых смыслах (в рамках номинируемой мною  когнитивной семантики).

Предмет этой озабоченности  – верхний этаж (чердак) схемы мыследеятельности. Обращаю ваше внимание на то, что если нижние этажи (и подвалы) этой столь популярной среди СМДологов схемы плотно заставлен  знаковым оборудованием (тут  и человечки-акторы, и разного рода реквизит, и кучки слов), то на верхнем этаже чистого мышления как-то пустовато, прозрачно, хотя и не скажешь, чтобы уж очень солнечно!  Может, это и не этаж,  а воздух припотолочный, ничем не заселенный?  

И чуть ли не впервые на этой Игре – в неясных терминах подстановки одной схемы [кажется, коммуникации] в другую [ трансляции]  было высказано намерение  на это этаж  что-то наконец-то положить: и они, де, тут начнут расщепяться, множиться и потом возникнет некая новая сложность, а то и заведется тут неизвестная ранее форма  жизни (может быть, мыслежизнь?)!

Я задал себе такой вопрос: ну, а если это схема мыследеятельности, и верхний этаж в ней назван, хоть и чистым, но мышлением, то почему, собственно, тема игры – делать язык?  Почему там, в результате расщепления и склеивания трансляции с коммуникацией  должен появиться именном язык, а не мысль? Если уже все тут  такие мыследеятельностные, а методология возникла из логики, а логика, как ни крути, наука о мысли, да и  методология – это практика мысли, то почему не мысль, а язык? Наверное, в этом есть какой-то смысл, подумал я,  наверное, есть на то причины, по которым не прямым ходом –  идти надо к чистой  мысли, к мышлению, как таковому, а косвенным – через язык!

Ну, да,  эти причины (точнее, поводы)  недвусмысленно были названы в установке на Игру, о них многократно говорилось и в других ситуациях (в прошлом году Египте, например): коммуникация нужна для того, чтобы устраивать социальные действия с другими, чтобы вступать в кооперационные отношения с представителями разных элит, чтобы жизнеспособность ММК-сообщества  повышалась, благодаря большему количеству витаминов и микроэлементов… и так далее, и тому подобное.

И эта коммуникация не может быть слишком сложной, — иначе из-за сложности методологического языка начнется отторжение смысловых тканей, что приведет, напротив,  к декоммуникации. И как однажды Ефим Островский  — не думаю, чтобы уж  совсем провокативно, —  выразился: Да бросьте вы вашу методологическую лаубду! Чучу-мучу делать надо!. То есть что-то всем понятное: все той же, но теперь уже топ-кухарке! Говорить на новой фене будем, и страну подымем! Не грузите нас, – как привыкли выражаться некоторые люди в Высшей школе экономике, почему-то считающие себя молодыми.

То есть, есть и поводы, и цели, объясняющие почему задачай Игры стало делать язык.  Была даже высказана надежда, что из этой темы в будущем вырастет новая серия Игр. Правда, уже первая лекция Г. А. Давыдовой, и сегодняшняя лекция о полевых исследованиях языка должны были бы, мне кажется, пафос делания языка несколько охладить: в том смысле, что язык —  столь мощная и сложная реальность, что ее реализация в качестве метафоры делает установление коммуникации на такой основе делом безнадежным.

Слово когнитивная в названии моего доклада употреблено в том  философском смысле, в которомcogito стоит в декартовом cogito ergo sum, т. е. для обозначения нашей способности мыслить, мыслью учреждать свое существование и мыслью же управляться с ним.

При таком понимании когнитивная семантика  будет не только учением о смыслах как таковых, [т. е. мыслимых в именительном падеже], о значимостях и значениях [чего-то, мыслимого в родительном падеже], но и опытом  мыслить  посредством значений, в значимых целях,  во имячего-то, ценностно значимого.

Можно выражаясь и более метафорично:

а* если смысл принять за материал мышления-как-деятельности, то значения окажутся её средствами;

б* а если принять его за материю процесса мышления, то структурой его окажется сознание.

По любому речь идет о связанности мышления, сознавания и знания, с одной стороны,   и мысли, значения и смысла, с другой.

И заметьте, — о семантике, а не об онтологии!

Ссылаюсь на прямой прецедент. Он состоит в том, что Георгий Петрович в период своих семиотических штудий где-то семидесятых годов со свойственной ему закладной проницательностью, заложенностью на будущее, писал о том, что знание – есть форма существования знака, а не знание существует, благодаря знаку. Вот это  – суждение когнитивиста. Знание – есть форма существования знака. И знаками мы пользуемся только потому и постольку, поскольку мы обладаем способностью познавать и нечто знать. А знателями мы являемся в силу того, что у нас есть сознание. Хотя, терпеть не мог Георгий Петрович – это сознание – и всячески нас пинал тех, кто сознанием тогда занимаемся. Хотя знать – действие не только важное, полезное, но и очень принятое

Далее я буду говорить собственно о значении, имея  виду, что  семантикой как раз называется дисциплина, имеющая дело со значениями. А поскольку значение, существующее благодаря мысли, так сказать в форме мысли, то речь будет идти о когнитивной семантике, утверждающей, что именно мысль и смысл являются носителями значения. Вот чему будет посвящена эта моя краткая экспозиция. Мы будем идти к чистому мышлению не через язык, не через лингвистику, а через когнитивно-семантическое понимание значения

И если посткантианская философия XIX – начала XX в.в.  росла, преимущественно, на материале естествознания, физики и математики, то современная философия, во многом обязана своим строем и содержанием тому, что росла на языковом материале. И в ней моделью понимания значения (а также означения и обозначения)   преимущественно является значение в языке. А как убедительно показал М.М.Бахтин – специфика нашего отношения к миру через язык состоит в том, что лингвист всегда имеет дело с чужим языком. И даже со своим языком – как с чужим. И поэтому значение с точки зрения языка – это всегда отчужденное от живого человеческого сознания значение. Будучи лингвистически объективированным такое понимание значения подталкивает к технической его трактовке: – социотехнической, культуротехнической и даже антропотехнической.

В то время, как мыслящий человек, — будь он даже  логиком или методологом, —  не с чужой мыслью имеет дело, а в первую очередь со своей. Со своею в индивидуальном, либо школьном, либо в каком-то ином идентификационном смысле. Со своей и с возвращающейся к себе мыслью – для чего и существует способность рефлексии. Рефлексия – это наша способность возвращаться к себе – к своей мысли, к своим действиям, своему существованию. В том числе и к своему языку, поэтому собственно и можно – в этом особом случае – говорить об осуществлении значения в языке, говорить о языковых значениях.

Далее. Когда на основе лингвистики возникла семиотика,  представление о языковом значении было перенесено на культуру, как таковую, и культура стала семиотиками мыслиться, как состоящая из текстов. Уже не языковых текстов только, а текстов культуры: в том числе, поведенческих,  и всяких других. И поэтому стали говорить не только языковом значении, но и о культурном, то есть о том,  что значения осуществляются  в текстах культуры, или в культуре, состоящей из текстов.

Но первичным способом порождения, и бытования, и деятельной реализации значения, несомненно, остается мысль (в активном залоге мышления)  и смысл (в пассивном его залоге). Так вот я утверждаю, что наша методологическая задача могла бы состоят  в том, чтобы понять, каким образом смысл и мысль становятся носителями значений, каким способом благодаря им значения порождаются, употребляются,  свершаются и завершаются путем когнитивно-семантической их обработки (в том числе, в практиках логического действия их определения).

Как только становишся на эту точку зрения, приходится выставить методологии – той, что кристаллизовалась в СМД-подходе, — счет за избыточный онтологизм, являющийся, по сути дела, превращенной формой попинаемого методологами натурализма. Я думаю, именно потому, что так яростно основатели методологии, и его наиболее сильные адепты боролись с натурализмом,  что сами они были гипернатуралистичны, когда все сводили к онтологии, онтологически понятым схемам, игнорируя очевидное различие онтологии и семантики. Недаром само слово семантика ушло из языка методологов.

Хотя, казалось бы – это просто азы лингвистики и семиотики: синтаксис, семантика, прагматика. Вот, прагматика у нас – ого-го! — поскольку мы – деятельностники. Такого и не снилось сторонникам прагматизма, утилитаризма. С синтаксисом – у нас тоже все неплохо поставлено, поскольку мы достаточно формальны, логикой и семиотикой надрессированы.

А вот, семантика – куда-то пропала. По очень многим причинам, в том числе,  в силу духа времени: шестидесятнического и последующего, взывавшего «назад к вещам». Духа реализма, противопоставлявшегося подсоветской «эзоповщине», к которой приходилось прибегать, чтобы нечто высказать – держа фиги во всех карманах. Поэтому толкование работы с косвенными смыслами была не в чести.

Тогда и была выбрана прямая дорога от номинализма – семиотического и логического – к онтологемам. Я утверждаю: поскольку семантика осталась за бортом, радикальная ставка на онтологизм, , обернулась – и не могла не обернуться — гипернатурализмом. И потому считал бы целесообразным, хотя бы временно, предпринять рефлексивный возврат в семантику. И поэтому предлагаю подвигаться вот в этой самой плоскости. В семантику, как когнитивную практическую  (мыследеятельностную) дисциплину, занятую оперированием  значениями, носителями которых при этом считались бы смыслы и мысль.

Вопрос. Когда Вы говорите, что семантика была не в чести, Вы имеете в виду, что семантической работой со  значениями не занимались, и внимание им не уделяли?

Генисаретский. Не осваивали соответствующих техник. Оказались не оспособленными в искусстве толкований, понимания и перепонимания

Вопрос. И во всю линию, связанную со схемами, схематизацией – вы не считаете имеющей отношение к семантике?

Генисаретский. Схематизация – это номинализм, а не концептуализм, не работа со значениями и концептами. Схематизация – это работа с объектами на досках – и в ней толкование не явля