ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЕ РИТОРИКИ ПРОМЫШЛЕННОГО РАЗВИТИЯ


Источник публикации: Выступление на заседании Экспертного клуба МинПромЭнерго 22.12.2005
 
Георгий Афанасьев. Предваряя выступление Олега Игоревича Генисаретского, хочу сказать несколько слов по порядку и тематической направленности нашей встречи. Это третье заседание Экспертного клуба. Напомню, что замысел состоит в том, чтобы представить Вам 15-20 экспертов, которые на сегодняшний день  публично выразили свою позицию по отношению к промышленной политике – либо в книгах и статьях, либо в публичных выступлениях. Мы хотели бы, чтобы они, придя сюда, могли изложить свои позиции, сделав хотя бы один шаг к практике  государственного управления промышленной политикой, в частности той, что проводит   Министерство промышленности и энергетики. Сегодня  третье  выступление в рамках нашей программы. Сегодняшнее заседание Клуба будет состоять из нескольких частей.
 
О. И. Генисаретский. К сожалению, сегодня очень ограничен во времени, и через час он должен будет уехать …
 
Георгий Афанасьев. После его выступления и ответов на вопросы, мы сможем обсудить затронутые им темы и высказать  на их счет свои комментарии. Хочу подчеркнуть, что выступление, которое нам предстоит выслушать  –  личная позиция Олега Игоревича. Так же, как и оба ранее выступавших оратора, он не имеют прямого отношения к Минпромэнерго. Два слова об Олеге Игоревиче. С 2000 года по 2004 О. И. Генисаретский был научным руководителем Центра стратегических исследований Приволжского федерального округа, автором и редактором  докладов   по пространственному развитию и по разграничению полномочий, которые, опережая реальные события, выходили на полтора-два года раньше, чем совершались действия, о которых эти доклады писались. В этом и была суть деятельности Центра – работать на опережение. Надеюсь, что и для обсуждаемых на нашем Экспертном клубе проблем, найдутся в ближайшие годы те или иные решения в реальной промышленной политике.
 
О. И. Генисаретский. Начну с оговорки: автором названия моего выступления, опубликованного на сайте Клуба и в разосланных Вам приглашениях, является Георгий Афанасьев. Я воспринял это название как тематическое предложение  к тому, что мне предстоит сегодня сделать. Надеюсь, Вы правильно поймете меня в том, что я несколько переиначил предложенную тему — в близких  мне терминах и концептах. Так что тема моя сейчас звучит как «Институциональная риторика промышленного развития». И хотя, по существу,  я выступаю в рамках заданной  темы, она факультативна по отношению к проблематике управления промышленной политикой, а потому место институциональной риторики в ней я сам оцениваю довольно скромно. Речь идет о том, что сейчас так безразмерно и порой глуповато называется словами «пиар», «имидж», «бренд», которые мне, признаюсь, не по душе. И поэтому собираюсь говорить на исторически устоявшемся языке, используя концепты ценностной, институциональной и корпоративной риторики. Из тех материалов, с которыми я имел возможность познакомиться – по публикациям и сайту Экспертного клуба,  — я счел для себя значимыми, по меньшей мере, три задачи, относящиеся к промышленной политике, хотя и они тоже факультативны по отношению к ней. Но тем не менее я их назову. Первое – это институциональная конкурентоспособность Минпромэнерго в отношении финансового, промышленного и социального капитала,  и тех других государственных ведомств, которые потоками этих капиталов управляют. Факт наличия конкурентных отношений довольно отчетливо считывается из официальных документов этих ведомств и публикаций о их деятельности в СМИ. Говорю не о разночтениях и управленческих нестыковках, а именно о конкурентности, — причем не только на административных рынках, — в организационно-управленческом освоении  по меньшей мере трех названных типов ресурсов (а также информационно-технологических, медийных и, возможно, ряда иных). Надо признать, что в нашей российской ситуации исход такого конкурентного взаимодействия исторически и политически не предрешен. Это ситуация – открытая будущему. Равно как не предрешен он и в за пределами страны, в той мере, в какой мы живем в глобализированном мире: в  «финансово-правовых-информационных социумах», где универсальной мерой оценки результатов деятельности считаются, прежде всего, финансовые показатели и индексы. Сколь бы критически кто не относился к такой практике мироразвития, таково фактическое положение вещей (в практических стратегиях управления развитием). Второе, что бросается в глаза при знакомстве с документами по промышленной политике, — этозапрос на социально-гуманитарную экспертизу, чаще всего формулируемый в терминах социальной ответственности, управления нематериальными активами и репутации российского бизнеса (внутри страны и за её рубежами). Запрос, декларируемый в концепциях различных национально-промышленных проектов:  внутристранового, а чаще международного масштаба. Ведь даже если отвлечься от популярной ныне риторики социальной ответственности, остаются собственно управленческие мотивы обращения в промышленных проектах к социально-гуманитарным ресурсам развития (по иронии судьбы именуемых «нематериальными активами»). Они, эти мотивы, происходят от осознания проектных рисков, связанных с состояние социально-трудовых отношений и рынков труда; с потребностью в экологической и контртеррористической безопасности; с перекосами квалификационной структуры трудоспособного населения, снижающей желательные темпы освоения «высоких технологий»; и — подчеркнем это особо —  с низкой проектной готовностью  государственного, да и корпоративного управления к решению задач развития. Готовности, в свою очередь зависящей от состояния проектной культуры. И в-третьих, есть собственно та тема, которую я выбрал для сегодняшнего управления — это институциональная риторика, обеспечивающая вовлеченность  разных людей, сообществ, социальных институтов и организаций — в процесс промышленного  развития. Этот когнитивно-коммуниативный усилитель вовлеченности, по моему разумению, пока используется явно недостаточно. Итак, налицо: сложившиеся конкретные взаимоотношения госорганов управления, делового сообщества и других институционально организованных сообществ; риски, связанные с социально-гуманитарными составляющими больших промышленных программ; и  возможности, связанные с использованием институциональных риторик. Такова отправная точки моего рассмотрения наличной ситуации. С античных времен повелось, что среди свободных искусств логика отвечала за когнитивные компетенции, грамматика – за речевые и языковые, а риторика – за коммуникативные компетенции. В нынешнем виде институциональные риторики стали складываться в публичных практиках Нового времени. В них сопрягались четкие институциональные привязки — с интонацией дидактической убежденности. Предназначение (миссии) институтов (установлений) — и организуемая им социальная реальность — закреплялись в текстах, именовавшимися тогданаставлениями. При этом вопрос о повседневно-поведенческой, профессиональной или духовно-практической реализуемости предлагаемых нормативных установок оставался как бы за скобками данного риторического жанра. После того, как в XIX в. стала складываться философия ценностей,  а ценностное самосознавание «вочеловечилось», изменился и способ публичного бытования институциональной риторики[1]. Она потеряла заведомую связанность к теми или иными институтами, стала  культурно-ценностной, отсылающейся к ценностям культуры; а по социально-практической функции  — скорее навигационно-стратегической, чем институционально-организационнойпрактикой. Поэтому сегодня у меня есть исторические основания говорить о ценностной, институциональной, цивилизационной и прочих риториках, как об одном из жанров стратегической словесности. Хотя термин «институт», как правило, и не употребляется сегодня в значении «наставления», за институциональными нормами и ценностями все же сохраняются наставительные, а то и  дидактические интонации. Их присутствие в институциональных представлениях выражаются в терминах «установка» и «убеждения». Именно с опорой на них, на мой взгляд, и формулируются те «видения» и «понятийные соглашения», с которых обычно начинается изложение корпоративных стратегий. Видение, понимание того, что должно делаться в корпоративно организованной деятельности. Особое значение институциональные риторики приобретают в условиях, когда – в рамках современного расширительного  понимания социального партнерства – в отношения партнерства и конкуренции вступают сразу государственные, корпоративно-предпринимательские и гражданские институты. При этом свои институциональные риторики практикуются институтами всех перечисленных типов, включая этнокультурные, конфессиональные, милитарные и т. д., Практически в рамках каждого их пишутся доктрины, концепции и стратегии развития, складываются практики организации и управления их развитием. В этих условиях институциональные риторики приобретают значение универсального инструмента GR  (в меру расширительно понимаемого организационно-управленческого пространства) [2]. Теперь я хотел бы бегло проиллюстрировать, как институциональные риторики служили делу вовлечения людей и различных сообществ в практику промышленного развития. Некоторые из них до смешного очевидны, другие менее очевидны. Все наверняка читали в детстве сказку про Кота в сапогах или про Красную шапочку. Их автор, Шарль Перро, жил во времена Людовика XIV, когда формулировалась стратегия национального развития Франции, и начались дебаты, известные историкам как «спор древних и новых». Древние – это те, кто опирался на культурный авторитет Античности, на образцы художественности, архитектуры и изобретательства, известные со времен Аристотеля и закрепленные в средневековой схоластической традиции. А новые —  те, кто уже в эпоху Первой промышленной революции смотрел в будущее – с исторический с точки зрения, — и отталкиваясь от своей современности. Зачинщиком и инициатором спора, как это не удивительно для сказочника, был как раз Ш. Перро, выступавший на стороне новых. Первые изобретения когда-то довно были лишь простым подражанием природы. Ореховая скорлупа, плывущая по воде, вероятно, сослужила прообразом первой лодки; первые ткачи брали уроки у паука, и так далее. Но «разве может быть сравнение, — продолжает Перро, —  между этими первыми изобретениями, на которые неизбежно натыкалась нужда, и теми, к которым столь счастливо приводят людей нововведения и хитроумные догадки? Возьмем, примеру, машинку для изготовления шелковых чулок. Те, у кого довольно ума … приходят в удивление при виде бессчетных пружин и рычагов, из которых она состоит, и множества ее разнообразных и необычайно точных движений… Сколько пружинок и колесиков тянет шелковую нить, потом отпускают ее, затем снова захватывают и необъяснимым образом связывают одну петлю с другой… это позволяет сравнить машину для изготовления чулок с самой прекрасной машиной, которую создал Бог… Весьма досадно и несправедливо, что те, кто измыслил столь чудодейственные машины, остаются безвестными»[3]. В целом трактат Перро посвящен эстетическим вопросам современных ему художеств и архитектуры, но тем показательней его прогрессорско-цивилизационные риторические пассажи: «Что до меня, то признаюсь вам, что я почитаю себя счастливым, сознавая благоденствие, которым мы пользуемся, и испытываю величайшее удовольствие … что наш век в некотором роде достиг совершенства» [4]. В машинах, производящих предметы повседневного быта промышленным образом, Перро видел  символы новой европейской цивилизации, которая от подражания природе переходила к господству разума над природой. Утверждение ценности научного, промышленного и общественного развития совпало в истории Европы с триумфом национальной государственности. Отсылки к концепту прогресса цивилизации, опиравшегося  на технические изобретения и науку, приобретали идейно-ценностное, а сейчас мы бы сказали — стратегическое значение. Заметьте, цитируемый текст – не историческое исследование, не политический трактат и уж тем более не рекламный буклет.  По мне это текст, нарочито написанный в форме диалога «древних» и «новых», —  пример цивилизационно-ценностной риторики, утверждающий преимущества нового промышленного строя. Она строилась на философски, а то и богословски обобщенных   социально-экономических и политологичеких концепциях. И эта  история продолжается с тех пор непрерывно. Ее перипетии  подробно исследованы историками, и – при желании — могут быть восстановлены по их трудам по истории утопий и историософских концепций, истории техники и инженерного дела, экономических, социальных  и правовых учений, наконец, по истории цивилизации. Материал настолько обширный, что вряд ли стоит прибегать сейчас даже к упоминаниям наиболее ярких его страниц. Что касается его риторического пласта, то ему повезло в гораздо меньшей степени и, по большому счету, его еще только предстоит изучить. А важно это как раз потому, что  — с появлением в XX в. большого числа новых гуманитарных дисциплин и гуманитарных методологий — риторики предшествующего времени стали развиваться в сторону в сторону культурно-ценностных,  корпоративных, а затем и цивилизационных риторик. И в этом качестве стали важной частью стратегической словесности, приобретя тут гуманитарно-технологические функции. В этой исторической фазе мы с Вами сейчас и находимся. Отсюда и мой методологический интерес к ним, и попытки разобраться с их возможностями для практики стратегического управления развитием. Тем более, что ссылки на «торговое государство» Фихте, «новый промышленный строй» Фурье, «народное хозяйство» Ф.Листа, историософские страницы  К. Маркса  или философию техники М. Хайдеггера  стали хорошим тоном даже в учебниках по стратегическому управлению, не говоря уж о монографиях современных нам футурологов и прогнозистов. Не грех бы, конечно, вспомнить тут и эмпириокритицизм и тектологию  А. Богданова, «овладение временем» В. Муравьева, концепции «производственного искусства» в России XX-ых годов или статьи свящ. Павла (Флоренского) их «Технической энциклопедии», что нам и предстоит вскоре. А теперь, оставив на будущее разыскания о риторических жанрах стратегической словесности, вернемся к объявленной теме: к институциональной риторики промышленного развития. Готовясь к сегодняшнему выступлению, я передал Г. Афанасьеву подготовленную Центром стратегических исследований ПФО презентацию истории ГОЭЛРО к дате его 80-тилетия.  К сожалению, тогда этот проект празднования этой даты не был поддержан ни РАО, ни руководство ПФО, так что презентация состоялась лишь на первом Форуме экономического развития, проходившем  в г. Самаре в 2002 г. Она слишком большая, и мы не стали ее показывать до начала заседания Экспертного клуба. Кто захочет, сможет потом познакомиться с ней и собственными глазами увидеть масштаб социокультурных преобразований, который был заложен в этом казалось бы сугубо промышленно-технологическом проекте. Как и те социально-гуманитарные технологии, что реально были использованы, для вовлечения населения страны в грандиозный план её цивилизационного преобразования. Ей Богу, это как раз тот случай, когда лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать! А чтобы у читателей этой публикации сложилось хоть какое-то впечатление о риторической манере авторов презентации, предлагаю ознакомиться с тестом, предварявшем работу над ней: Проектно-экспозиционная акция «ГОЭРЛО: проектная готовность к развитию» Предлагаемая Акция приурочена к 80-летию плана ГОЭРЛО и имеет целью возвращение в культурный, профессиональный и публично-новостной оборот ряда представлений о необходимой проектной готовности к развитию на российском страновом и макрорегиональном уровнях. Стратегии развития, посредством которых новая власть взялась за собирание страны вокруг ответственности за ее будущее, проводятся в жизнь путем проектной разметки пространства развития, посредством разработки и реализации общенациональных и макрорегиональных проектных программ. Одной из первых таких программ, притязавших на широкое цивилизационное преобразование страны, был план ГОЭРЛО и – далее – созданный для реализации его технологических и социально-экономических задач, Госплан. 80-летие плана ГОЭРЛО – достойный повод для того, чтобы в нынешних — — столь же нелегких, как и в 20-е годы, условиях  — вновь напомнить о том, что без проектной готовности к развитию нет и самого развития, о том, сколь велика  в деле развития роль проектирующих профессиональных сообществ (прежде всего, инженерного корпуса страны)…  и о историческом опыте политической кастрации этих сообществ, который начался с судебного процесса над так  называемой «промпартией» и привел, в конце концов, к удалению научно-технической интеллигенции с культурно-политической арены страны. Для успешного проведения Акции важным является погружение плана ГОЭРЛО в контекст – российский и мировой – истории проектных программ странового и макрорегионального масштаба. Ибо столь привлекающая сегодня внимание история и проблематика глобализация развития по большей части есть история разработки и реализации проектных мегапрограмм. Предлагаемая Акция должна послужить: — осознанию тех проектных вызовов, перед которыми оказалась Россия в научно-технологических, экологических, политических и гуманитарных измерениях своей жизни; — досмотру проектных перспектив развития, которые управленчески-доступны при нынешней проектной готовности к развитию; — и возможностям существенного повышения уровня проектной готовности к нему. Даже беглое знакомство с содержанием плана ГОЭРЛО дает понять, что  масштаб преобразований, заложенный в нем, а главное – социально-экономическая многоразмерность их был с тех пор так и не был воспроизведен в нашей стране. Во всех своих частях – от о первого сугубо пиар-хода с «лампочкой Ильича», сделанный  буквально для одной деревни, до окончания постройки ДнепроГЭС — то была единая программа полномасштабного социокультурного (шире говоря, цивилизационного преобразования страны, цели которого были определены внутри самого проекта. Там не было так, что отдельно — технологическая часть, отдельно — ГОЭЛРО с плотинами,  торфом и всем прочим, что нужно было для производства электроэнергии, а где-то рядом — отдельная работа по «перековке человеческого материала». Часто приходится слышать суждения о «гулаговском перерождении» проекта ГОЭРЛО,    начавшемся  в 1929 г.  после переориентации страны на усиление классовой борьбы, коллективизацию и ускоренную индустриализацию. Действительно, первые концентрационные лагеря (и поселения), как и ранние Соловки, строго говоря не были «машинами трудового перевоспитания». Полноформатная система тюремно-лагерной экономики, с ее «проектными управлениями», «женсоветами» и «нацсоветами» по изготовлению нового советского человека, шарашками и системой «эстетического воспитания» сложилась чуть позже. Сравнивая проекты электрофикации России до 1917 г., разрабатывавшиеся в российском научном и инженерном сообществах,  осуществлявшейся акционерными обществами с привлечением отечественного и иностранного капитала, — с социально-экономическими стратегиями ГОЭРЛО, сегодня,  то есть задним числом, можно задаваться вопросами в духе современных GR-концепций:  о политических рисках, «социалистическом технократизме», идеологической  монополии и т. д. Но поскольку история не знает сослагательного наклонения, не уместнее  ли смотреть на проектное событие под именем ГОЭРЛО, сквозь обстоятельства времени его возникновения и первоначального развития? Тогда это был  цельный социально-экономический и политический проект, который  включал в себя такую важнейшую его часть, как  обеспечение вовлеченности в процесс промышленного развития:  во-первых,  профессиональных сообществ (научно-технических, управленческих, образовательных),  а во-вторых, ,  большинства населения страны (за вычетом «лишенцев»). Привлекательность и вовлеченность – вот что должно нас интересовать в рамках объявленной мною темы. Вот чего так не хватает, по мнению многих экспертов, в нынешних «национальных проектах» и инвестиционных программах. Чем они обеспечивались? Всеми без исключения средствами тогдашних системе массовой информации и коммуникации: кино, радио и пресса, плюс наглядная агитация и театрализованные представления, показывавшим, что участие в осуществлении этого мегапроекта есть одновременно путь «выхода в люди». Предлагалась радикальная перемена образа жизни: выход из крестьянского тягла и мещанской затхлости —  в городскую, более образованную, «культурную» и, в конце концов, более свободную  жизнь. То есть, как сейчас принято говорить, возможность личностного роста, выбора  своего будущего для себя, для своей семьи – более обеспеченного и достойного. Вот эта-то  часть мегапроектов и обеспечивала в тех довольно-таки тяжелых условиях человеческого существования большинству населения страны своего рода социальный энтузиазм. Когда к середине 30-х годов система государственного управления СССР обрела свои известные нам очертания, «институционально устаканилась», размещением производительных сил стал заниматься Совет по размещению производительных сил и Госплан,  работа по вовлечению населения отошла к Агитпропу… проектная готовность к развитию потеряла свою мобилизующую цельность, и ко времени призыва «соединить преимущества социализма с достижениями научно-технической революции» ставка на вовлеченность уже не могла быть реализованной. В настоящее время она, как многим кажется,  утрачена вполне – вместе ценностью труда,  с трудовой этикой и  трудовым воспитанием.Когда-то на знаменах нашей страны было начертано «Владыкой мира будет труд!». Тот живой труд, что  вовлекает всего человека в свою самореализацию. Не тягловый, «безблагодатный», как выразился Н.А.Бердяев о подсоветском труде  полурабского типа — и в разоренном селе, и на великих стройках коммунизма. Поскольку наши специалисты по «экономическому развитию и торговли», «профицитным бюджетам» и «медицинскому страхованию» пообвыклись  говорить лишь  в терминах  финансовых и инвестиционных схем, ничего иного, кроме  виртуальных конструкций промышленной политике не предлагается. А  она, как ни крути,  имеет дело с переработкой природных энергетических ресурсов, что  предполагает встречныую затрату столь же живых, «физических» сил. Да и любой труд, — будь он умственным, управленческим, и информационным — основан на затратах «энергии человеческой жизни»: живых сил, свободного времени, живого мышления и личностной цельности. Причем не только индивидуально-личных сил, но и личностно-родовых, принадлежащих семье, предкам и потомкам, роду и народу. Целлулоидные слова-концепты «трудовые ресурсы», «человеческий капитал» или «потенциал»  лишь отдаленно отражают человеческую природу живого труда. Как и новомодная «биополитика» не передает полноту  смысла риторически декларируемого в последнее время народосбережения. Нельзя также не заметить, что виртуализация экономических и институциональных институтов основана на лукавой  подмене понятия «труд» — понятием «деятельности», а жизненной полноты социально-трудовых отношений – виртуализованными рынками труда. Благодаря этим подменам  создавалась иллюзия упразднения «рабочего вопроса», сутью которого и является живой труд.  Усвоенное от советских профсоюзов, этой «школы коммунизма» манипулятивное отношение к социально-трудовым отношениям  остается одной из причин,  препятствующих формулированию и реализации промышленной политики. Так что аура социально-гуманитарного пафоса 20-х годов, — будь-то в творчестве художников-производственников или в плане ГОЭРЛО,  высвечивала место для такой «надежды на проектирование», которая несла бы с собой привлекательность  процесса — тогда индустриального, теперь постиндустриального – промышленного развития, и вовлеченность в него живым человеческим трудом. По мне такому будущему стоит работать. В заключении, вновь возвращаясь к  институциональной риторике промышленного развития, попытаюсь предложить некоторые направления работы в этом странноватом, как может показаться, жанре стратегической словесности. Когда PR-службы формулируют свои задачи, речь как правило  идет о работе с социально неструктурированным населением, или с гражданским обществом в целом. Хотя в каждой институциональной ситуации участвуют представители разных профессиональных цехов, сообществ и сословий, социальных групп или  классов. Применительно к промышленной политике, это в первую очередь инженерные сообщества, осуществляющие исследовательско-конструкторские разработки. Ролевая структура  этих сообществ  весьма диверсифицированная, и в вряд ли в какой сфере НИОКР оправдана привившаяся у нас анекдотическая манера сводить ее к списку «экспертов», «менеджеров» и «лиц, принимающие решения». Специалистам по промышленной политике заведомо не удастся отстроить свои отношения с профессиональными сообществами, сводя их представителей в круг «экспертов» и «консультантов». Ролевая палитра профессиональных сообществ куда более богата, разнообразна и … плодотворна. Поэтому первое направление — это отстраивание отношений с профессиональными сообществами на какой-то новой институциональной основе. По факту они конечно же, есть, иначе и быть могло бы.  Но, глядя, например, на сайт Экспертного клуба, не видишь работы, адресной профессиональным аудиториям. А ведь издавна известно, что защита чистоты профессиональных интересов является залогом высокого мастерства и качества работы. Вторая задача связана с темой корпоративной риторики. Мы присутствуем в процессе интенсивного корпоративного развития нашей промышленности, государственного, да и общественного управления. Когда я говорю «институциональная риторика», имея в виду в том министерства и ведомства, то про себя  полагаю, что структуры такого рода подпадают под понятие корпоральности. Это означает, что в стране складывается однородное управленческое пространство, в котором устанавливаются  отношения со-управления между финансово-промышленными группами, органами федерального, регионального и  местного управления, и административными надстройками различных самоорганизующихся сообществ.  Так вот переход на корпоративное понимание этих взаимоотношений, по-моему, представляет собой «зону ближайшего развития» управленческих практик. Насколько справедливо предположение, что именно в терминах и процедурах корпоративного развития возможно выстраивание — на равных правах —  отношений со-управления межу разными секторами нашего общества? Какой должна быть правовая политика, которая способна обеспечить равенство управленческих возможностей сильной финансово-промышленной группы, или промышленной компании, с одной стороны, и сетевых структур местного или общественного самоуправления? Или иначе: какой могла бы быть корпоративная стратегия, ориентированная на ценности равноправного, социально справедливого соуправления в едином управленческом пространстве?[5] На Круглом столе, организованном Институтом корпоративного развития и посвященном проблематике нефинансовых рисков, М. Флямер, говоря о стейкхолдерском диалоге в процессах со-управления развитием, согласился со мной в том, «без ценностного сближения не будет и доверия».Что и говорить, риторика — риторикой, но «есть еще вопрос организации практических форм работы, где бы этот эвристичный тезис мог быть и верен и развит». «Разумеется, продолжил Флямер, — имеются в виду не столько акты обмена сообщениями, сколько ценностный выбор, в пользу того, чтобы была коммуникация (что по сопричастности означает ценность Другого). Ясно, что имеют место разные направления социальной и когнитивной институционализации этого ценностного выбора. Хорошо известен политический вариант (права меньшинств и ценность демократической процедуры) — здесь развернулся Хабермас с его «коммуникативным разумом», «общественностью» и «философией права». Совершенно другой вариант поиска возможностей институционализации — в хозяйственных и организованно-экономических формах деятельности. Здесь, то и важен  разговор о «стейкхолдерских компаниях». Ну, и последнее, что важно при расширении институциональной риторики до корпоративной, — для тех, кто занят вопросами корпоративного развития и природой корпоральности, — это стратегически значимое видение того, что корпоративный мир генерирует «особую, новую и другую социальность»[6]. Корпоративный мир социогенен, в нем  возникают социальные отношения особого рода. До недавнего времени мы знали об этих процесса по примерам «больших» социально-произведственных систем, которые складывались вокруг строительств гидроэлектростанций, закрытых спецгородов: с населением, измеряемым десятками, а то и сотнями тысяч людей, с плотно связанными профессиональными сообществами, своеобразной корпоративной  культурой. Сейчас следы ее можно еще встретить  в закрытых городах Минатома. В этих условиях  формировался социальный капитал промышленного развития.  Историческая судьба того социального капитала и исторические возможности формирования его в новых условиях корпоративного развития – последний вопрос, о котором мне хотелось упомянуть в своем – по необходимости беглом — выступлении. Я сумел лишь обозначить темы для последующей проработки  сюжета об институциональной и  корпоративной риторике промышленного развития. И не уверен, что  то, о чем  я говорил, вызовет встречный интерес. Мне это просто самому важно. И последнее, что я хотел бы добавить в этой публикации вдогонку к сказанному на заседании Экспертного клуба. Знакомство с разного рода текстами о стратегическом управлении, написанными в новомодном контексте глобализации, показывает, что авторы чаще всего исходят из примата внешнестрановых императивов развития над внутристрановыми. Но не надо быть сторонником гиперриторической концепции «суверенной демократии», чтобы заметить, что национальные государственности не только не упраздняются в обозримом будущем, но напротив  — мир национальных государств обновится за счет появления «больших» национальных экономик  Китая, Индии и, может статься, за счет арабских и южно-американских государств. Поэтому, — при всей неотменности глобально-связанного мироразвития, речь у нас может идти в двух горизонтах: В первую очередь — о национальной промышленной политике, о ее привлекательности и в нее вовлеченности. В том числе, применительно к капитализации той «новой и другой социальности», что порождается процессами корпоративного развития. А во вторую – об экономическом суверенитете страны, вписанном в ее цивилизационный суверенитет[7].
 
Обсуждение
Георгий Афанасьев. Повторите, пожалуйста вкратце названные темы для последующей проработки.
О.И. Генисаретский. Были названы: Связь промышленной политики с биополитикой, с судьбой живого труда, усилий по жизнесбережению, влияющие на уровень мотивационной вовлеченности населения страны в  процесс промышленного развития. Роль профессиональных сообществ не только в разработке, но и в  обеспечении этой привлекательности и вовлеченности. Возможности корпоративной самоорганизации процесса промышленного развития:  во  всех секторах единого управленческого пространства. Формирование специфического социального капитала, который порождается и накапливается в процессе промышленного развития.
Георгий Афанасьев  —  Есть ли какие-то вопросы? Голос из зала 1 —  Про ГОЭРЛО.
Олег Игоревич Генисаретский —  Как сообщил мне ведущий, презентации Проекта не будет – по техническим причинам. Но я в любом случае оставляю ее Экспертному клубу.
Георгий Афанасьев  —   Там 41 Мб, мы на сайта разместить его сможем.
Голос из зала 1 —  Чуть-чуть, может быть, еще расскажете о ГОЭРЛО-1?
Олег Игоревич Генисаретский —  Недаром же было сказано тогда:  «Коммунизм – это советская власть плюс электрификация». Этим слоганом утверждалось, что ГОЭРЛО – это одновременно и индустриальная программа, и политическая, и «цивилизаторская». В песне «Наш паровоз вперед летит / в коммуне остановка…» к угрозе «в руках у нас винтовка» добавилась «электроэнергия». В презентации есть образ паровоза с плакатом ГОЭРЛО, и это был тот  паровоз, на котором стране показывалось  в чем состоит ее новое будущее, и в чем его новизна. Впрочем,  для вовлечения населения использовались все возможные средства визуализации, которыми на тот момент располагало современное искусство и интермедии: транспаранты, живые фигуры, речевки, статистика, но не на экранах, как сейчас, а на щитах,.. использовались агитпоезда, кино, радио и т.д., и т.д. Очень плотно это делалось, поскольку целью было – донесение сообщение о трудном, но светлом  будущем до каждого города и села, где есть клуб. Утвердив его как суверенную историческую цель новой суверенной власти.
Голос из зала 1 — Олег Игоревич, в какой мере возможно воспроизведение или повторение  опыта ГОЭЛРО? Сейчас, есть как минимум два источника идеи плана ГОЭЛРО-2.
Олег Игоревич Генисаретский – В данном случае Вы говорите о ГОЭЛРО-2 как о метафоре большого общенационального  проекта?.
Голос из зала 1 – Да, и притом связанного с электроэнергетикой. Поскольку разруха  энергетики наблюдается  примерно такая же, как была тогда. И возникают идеи, что нужен новый план, ГОЭЛРО-2.
Голос из зала 2 —  И дополнительный вопрос. Если на ГОЭЛРО-1 потребовалось тринадцать лет на реализацию, то — с учетом ускорения процессов по сравнению с первой четвертью XX-го в.,-  сколько лет потребуется современной России для реализации ГОЭРДО-2?
Олег Игоревич Генисаретский —  Когда такие мегапроекты – с самыми что ни на есть благими намерениями — предлагаются журналистами, писателями или общественные деятелями, возникает простой вопрос: каким образом такой проект способен заинтересовать деловые сообщество, корпоративный мир? ГОЭЛРО-1 строился на национализации всей промышленности, всех производительных сил страны? Теперь мы живем в такой фазе, что операторами промышленной деятельности являются корпоративно-организованные компании. А как вы собираетесь разговаривать с корпоративным  миром, выдвигая свои проекты? По каким критериям  предлагаете отбирать тех крупных собственников, которым вы доверяете? Или будете строиться на основе частно-государственные партнерства, провоцируя конфликты интересов чиновников госведомств и менеджмента компаний?
Голос из зала 2 — РАО ЕЭС пока еще не разделена.
Олег Игоревич Генисаретский —  Знаете, не вовлекайте меня,походя, в процесс дифамации самого себя!
Голос из зала 2 —  Олег Игоревич, мне показалось важным то методологическое качество, на которое Вы указали: соединение в промышленном  развитии психологических и экономических моментов социокультурного развития. Вопрос в том,кто может быть его субъектом?
Олег Игоревич Генисаретский —  Уважаемые коллеги, к как радикальный законопослушник, я старался соответствовать тому горизонту вопрошания, который мне был предложен: связям с общественностью. И пытался интерпретировать его в терминах риторики. Я строго в ней и говорю, не позволяя себе сегодня ни одно суждения о том, как надо строить промышленную политику. Я не делал этого в выступлении, и не стану делать, отвечая на вопросы, поскольку не считаю себя в ней профессионалом. И вообще привык делать только то, что мне либо доверяют, либо поручают. Поскольку такого доверия мне не было оказано,  не стану искушать судьбу. Голос из зала 2 — То есть про субъекты Вы ничего не скажете?
Олег Игоревич Генисаретский —  А в чем проблема? Сейчас мы находимся в помещении того самого институционального субъекта,  которому дверено заниматься промышленной политикой. По умолчанию это так. Голос из зала 2 —  Из всего, что Вы говорили следует, что субъект, который мог бы охватывать социокультурное целое, распался.
Олег Игоревич Генисаретский —  Охватывать мыслью, видением или… Голос из зала 2 — Действием. Олег Игоревич Генисаретский — Ну, познакомите меня с тем, кто будет действовать, тогда я ему отвечу на этот вопрос. Голос из зала 3 —  Субъект действительно распался экономический. Допустим, у Минпромэнерго стоит задача – как довести долю зарплаты в цене, подобной продукции, хотя бы до половины, чтобы промышленность имела резерв для саморазвития, иначе она сама себя душит.
Георгий Афанасьев —  Кстати, очень показательно, что три выступающих задали три разных типа субъекта. А. Неклесса говорил в международном масштабе о финансовом капитале как субъекте программ развития. Евгений сказал о городах и территориях, а, как я понял Олега Игоревича, он говорил о корпорациях.
Олег Игоревич Генисаретский — Нет, я задал просто вопрос: а кто будет строить? Георгий Афанасьев  — Есть варианты. У субъекта, в котором мы находимся.
Олег Игоревич Генисаретский — Слово «субъект» в этой связи слишком расплывчато. В каком смысле международная корпорация, особенно финансовая, является субъектом, если в условиях правосообразного инвестиционного процесса инвестор не является субъектом проекта?
Голос из зала 4 —  Совершенно верно. В каком смысле Минпромэнерго может повторить Китай по построению второго Шёлкового пути? Мы очень долго проектировали второй Транссиб, когда уже знаем, что  идет железная дорога. Вот европейская колея, и вдоль нее идет оптоволоконная связь. В какой степени Минпромэнерго является субъектом для защиты интересов корпораций хотя бы в проведении транспортных путей своей продукции?
Олег Игоревич Генисаретский  — Вопрос, конечно, риторический. Если так, то это просто откат от того, чтобы самому стать субъектом.
Голос из зала 4 —  Совершенно верно.
Олег Игоревич Генисаретский —  Хотя бы в смысле стратегического целеполагания. Но пока это частное суждение.
Голос из зала 4 — На сегодняшний день мы говорим, РАО ЕЭС делится на три компании. А. Б. Чубайс ставит себе очень локальную задачу, которую он не решил во время 93-его года: довести генерирующие станции до нормальной капитализации. И думает, что консалтинговые фирмы будут доводить до хорошей капитализации.
Ну, дай Бог, посмотрим.
Голос из зала 5 —  Олег Игоревич, как по Вашему, кто больше и лучше говорит сейчас о роли человеческого капитала?
Олег Игоревич Генисаретский —  Когда речь заходит о современной экономике, все-таки первое, что надо про нее сказать, что это — институциональная экономика. До тех пор, пока мы не начинаем последовательно мыслить в терминах институтов, все остальные вещи — производные. Именно в этой плоскости мы можем говорить про то, как возможна та иная капитализация, в том числе и «человеческая», точнее — социально- и культурно-антропологическая.
Голос из зала 6 —  Вы много говорили про важность развития общественных связей, при этом Вы походя так, резко развели труд и деятельность.
Олег Игоревич Генисаретский —  Это не я развел, а так произошло в нашей истории.
Голос из зала 6 —  Но Вы сказали, что произошла редукция труда – к деятельности.
Олег Игоревич Генисаретский —  Почему об этом приходится говорить? Потому что промышленный капитал и  «физическая экономика» — одного рода, финансовый капитал и «виртуальная экономика» — другого рода. По каким причинам произошло это разделение, мы сейчас говорить не будем, поскольку имеем дело с его последствием. Еще в первые 2/3 XIX в. было понятно считать, что идеальная судьба собственника – это стать рантье, живущем на проценты со своего капитала, и поэтому социалистическая критика имела основания клеймить буржуа как «бездельников», «трутней», противопосталяя им «трудящихся», живым трудом которых творятся все блага мира. А потом происходит горделивое управленческое самосознание сообщества менеджеров, провозгласившее, что собственники и предприниматели не «праздный класс», а класс, осуществляющий самую важную в мире деятельность — организационно-управленческую,  от которой в конечном счете зависит эффективность общественного производства…
Голос из зала 6 —  Управление собственностью.
Олег Игоревич Генисаретский —  Потом собственность, под именем «финансового капитала», «корпоративного капитала» была наделена собственной, чуть ли не метафизической креативностью, но сначала она была атрибутирована управлению — предприятиями, компаниями, а потом  и корпорациями. И таким образом труд, как таковой, был вытеснен с исторической сцены, его место заместила «деятельность» — под видом организационно-управленческой деятельности. И концепт деятельности тем самым приобрел функцию идеологической деактуализации живого труда, как затраты живых сил и живого времени, причем не только своего, а своей семьи, своих детей, своего рода и народа. А вместе с тем «рабочий вопрос», столь актуальный на грани XIX-XX в.в., исчезал вообще из поля зрения. Был редуцирован  к рынку рабочей силы, к социально-трудовым отношениям (в профсоюзном их понимании). Сейчас он вновь возвращается, но уже в терминах биополитики. Теперь с наивным лукавством воппрошают, а что же происходит в стране с демографической ситуацией? А в стране был системный геноцид в отношении большинства населения, позволявший   распоряжаться живой рабочей «в плановом порядке», под  фанфары о благих намерений государства. и под силой можно было. Можно было косить, рулить и с ней делать что хотите. А что вы хотите после этого? В мире, где мы живем, удобнее жить, будучи меньшинством,  Так хоть их защищать  вас будут.
Голос из зала 6 —  Но труд-то разве не деятельность?
Олег Игоревич Генисаретский —  Давайте не будем сейчас упражняться в терминологии. Произошла обозначенная концептуально-идеологическая инверсия, и все тут.
Голос из зала 7 —  Еще  вопрос. Я представляю атомную энергетику. Вы сказали: профессиональные сообщества, профсоюзные институты. Они и так заключают трехсторонние соглашения, о том, что труд должен иметь какой-то уровень оплаты, ищут какую-то справедливость. У нас в отрасли есть Ядерное общество. То есть это институт, и развитие его сил. Корпоративное управление и развитие – ну, для нашей отрасли оно не новость… Говоря это, я пытаюсь понять Вас, исходя из  Ваших четырех пунктов…
Олег Игоревич Генисаретский. Этими пунктами я заключил, как сумел, свое выступление о возможных направлениях развития институциональной риторики промышленного развития. Не наша с вами задача здесь и сейчас обсуждать понимание роли живого труда. Мне было важно передать ощущение,  что физическая, промышленная экономика по сути связана как раз с живым трудом, что он также является природным ресурсом, как вода или нефть. На мой взгляд, это – одна из плодотворных тематизаций институциональной риторики промышленного развития.
Голос из зала 7 —  Можно ли эти четыре пункта,  плюс глобализацию гипотетически ставить в основе концепции развития отрасли?
Олег Игоревич Генисаретский —  Нет, мне была поставлена задача, мне было доверено на Экспертном Клубе говорить об общественных связях, чем я и ограничился, исходя из признания институциональной риторики одним из жанров стратегической словесности. То есть не о стратегии развития отрасли. Если бы вопрос был поставлен так, может быть я и лично и начал бы  с этих пунктов, а куда бы мы потом зашли – это уже другой вопрос.
Голос из зала 7 — При выстраивании проекта необходимо учитывать эти четыре пункта? Олег Игоревич Генисаретский —  Учитывать – да.
Георгий Афанасьев   —  Большое спасибо.
Олег Игоревич Генисаретский —  Спасибо и Вам за приглашение и  внимание, с которым Вы выслушали мое сбивчивое выступление.
 
[1] Самым кратким комментарием к обстоятельствам аксиофикации культуры может служить раздел «Понятие генеалогии», с которого начинается книжица Ж.Делеза. Ницше и философия. – М.: «Ad Marginum», 2003. – С. 33-37.
[2] Смотри также нашу публикацию: «Этос гражданского добрососедства: на пути от культурно-ценностной риторики – к культурно-ценностной политике» на сайте Intelros.ru: http://www.intelros.ru/club/genisaretski_doklad.htm.
[3] Ш. Перро. Параллель между древними и новыми // Спор древних и новых / Сост., вступ. Статья В. Я. Бахмутского. – М.: Искусство, 1985. – С. 84-85.
[4]  Там же, с. 91.
[5] Одним из ответов на подобные, весьма риторические вопросы, является практика стейкхолдерского диалога, развиваемая группой «ДА-стратегия» в рамках РАО ЭС. «Стейкхолдерский диалог компании — это специально организованная работа, направленная на выстраивание отношений с заинтересованными сторонами… Он необходим для того, что бы оптимизировать нефинансовые риски, которые возникают у компании и стейкхолдеров при разном видении будущего… Если у компании есть планы развития … то в их реализации критическое значение имеют взаимоотношения с заинтересованными сторонами. Если у стейкхолдера будет стратегическое видение и оно будет идти с учетом видения компании, то компания сможет реализовать свои перспективы, взаимоотношения будут выстраиваться не только на основе частных ситуативных моментов, но и приобретут другую степень устойчивости… компания, желая укрепить к себе доверие и соглашаясь на диалог, находится в ситуации взятия на себя обязательств. В такой ситуации важно научиться слышать и слушать друг друга, а не давить и продвигать только свою позицию. В диалоге компании со стейкхолдером важно представлять, объяснять и обсуждать несколько сценариев видения будущего и выбирать взаимовыгодные» // Флямер М. Управление нефинансовыми рисками в инфраструктурных компаниях (в печати).
[6] Малявин В.В. Предприниматель и корпорация // К философии корпоративного развития. Сб. (сост. Алексеев О., Генисаретский О. – М., 2006. С. 101-137.
[7] См., к примеру, статьи В.Фадеева и С.Чернышова в разделе «Экономический суверинитет» в сб.: Суверинитет – М.: Изд-во «Европа», 2006.

Поделиться в соц. сетях

Опубликовать в Google Plus
Опубликовать в LiveJournal

Добавить комментарий