ОПРАВДАНИЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬЮ


ОПРАВДАНИЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬЮ: ТРУД, ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ТВОРЧЕСТВО КАК ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА Автор: Генисаретский О.И.
Источник публикации: Круглы стол на конференции “Антропологические матрицы XX века. П.А.Флоренский – Л.С.Выготский: несостоявшийся диалог”.М.:МАКРО, 2002 Олег Игоревич Генисаретский Александр Анатольевич Попов Юрий Вячеславович Громыко Владимир Николаевич Соколов Андрей Александрович Андрюшков Людмила Васильевна Сурова Николай Беляев Геннадий Леонидович Станкевич Л.И.Айдарова Л.В.Бурмистрова Олег Игоревич Генисаретский Олег Игоревич Генисаретский В отличие от докладов, прочитанных ранее, наш круглый стол будет касаться более жизненно-практических вопросов. Объявляя о проведении этого Круглый стол, мы имели намерение посвятить его 100-летию прославления во святых преп. Серафима Саровского, который завещал нам в наследие не церковный приход, не монастырь, а молитвенно-трудовую, мельничную  общину. Среди многих заветов Преподобного есть и этот – завет о труде, о его спасительном предназначении и спасительной  силе. И не этот ли завет раскрывался потом в  “Философии хозяйства” о. Сергия Булгакова,  и в типологии деятельности о. Павла Флоренского,  и продолжает раскрываться поныне в поступи русской мысли? Так определилась тема круглого стола, обозначенная уже на нашей конференции в докладе А. А. Андрюшкова “Оправдание деятельностью”. Не оправдание деятельности, а оправдание деятельностью. Речь пойдет о труде, работе, творчестве, о  занятости и прочих элементах семантического поля «деятельность» как  о  экзистенциально-антропологической проблеме. У деятельности – до странности прерывистая, утопающая в забвении судьба. Не у понятия деятельности, а у нее самой: у деятельности, у труда, у работы, и всего того, что в это проблемно-тематическое поле входит. Деятельность то появляется на горизонте мысли, то исчезает с него. Берем в руки  диалоги Платона: тут политики, судьи, странствующие учителя-схоласты, капитаны кораблей,  ремесленники разных мастей, плотники, повара, повитуи, представители других практик.  С оглядкой на их поступки и речи Сократ моделирует природу мысли как таковой. Обращаемся к неоплатоникам: иногда встретим Демиурга (что при написании с маленькой буквы значило бы ремесленника, творца), но чаще его место занимает Елиное, а вместо созидтельной деятельности – истечения, развертывания, иерархии ступеней, чинов, умов, наконец. Появилась деятельность на горизнте мысли и исчезла. То же сюжет в истории древнекитайской философии: у Чжуан Цзы – лесорубы, пастухи, конюхи… а потом Дао, Дэ, Ци … Проходит Ренессанс,  – сегодня об этом говорил А. А. Андрюшков, – снова нас обступает целая галерея практических работников, но уже других: полководцы и солдаты, военные инженеры, архитекторы и юристы, банкиры, бухгалтера, менялы,  аптекари, садовники,  слуги .. повседневный труд и досуг. Но вскорости философия берет реванш – и в центре внимания вновь сублимированные продукты философской мысли: разум, право, нравственность, случай, необходимость… категории, понятия, суждения, умозаключения, но никак не труд, ни работа, ни повседневная занятость. Вспыхнула у Гегеля драматическая диалектика раба и господина, замаячил на горизонте мысли работник, обремененный повседневной трудовой повинностью, заинтересовались положением рабочего класса в Англии, уперлись философским рогом в отчужденный труд, сложили гимн освобождению труда… и, поменяв труд на деятельность, домыслились до исчезновения труда. Нет труда, нет социально-трудовых отношений, нет ни рабочего, ни социального  вопросов. Такой сподручный антикоммунизм мысли, что и  обитателя Мавзолея беспокоить не надо. Стоит вникнуть в эту, мягко выражаясь, о труде странность . Помним ли мы  слова, сказанные человеку после нарушения им первичного союза с Богом: «в поте лица твоего будешь есть хлеб» (Быт. 3, 19)? Вспоминаем ли , что в  XIX в.  вопрос о труде,о трудовом угнетении, отчуждении был поставлен рядом с  социальным вопросом (о социальной справедливости)  и вопросом о свободе, об освобождающем труде, несущем в мир справедливость? .Вспоминаем или нет, но эти заданности человеческой истории неизбывны[1]. Тем проблематичнее должна казаться ситуация  исчезновения труда, тем более критично следует отнестись ко всем попыткам принижения его значимости, какими бы политическими или методологическими доводами эту игру на понижении не пытались основывать. Одним из мотивов сюжета о возвеличении и аннигиляции труда связан с упомянутой диалектикой раба и господина, которые были потом переименованы в рабочего и буржуа. В раннем марксизме творчество, философски переоткрытое романтиками, было опознано в качестве всеобщего труда, и тем самым оказалось на вершине ценностной иерархии деятельности, оставаясь трудом.  Труд – основная категория, под которую попадали все вообще виды деятельности, вплоть до всеобщего труда художника, ученого, философа. Это термин, который покрывает все поле деятельностных отправлений человека , с одной только оговоркой: все – труд, а вот капитал этому труду противопоставлен. На одном полюсе деятельность, труд, работа, занятость, на другом – досужий,  класс собственником, господствующий над миром труда. Если на этом полюсе и считалось уместным говорить о деятельности, то только как о потреблении, удовлетворении желаний и наслаждении. За кадром оставались изобретательские (инженерные), предпринимательские и управленческие функции полюса, у Гегеля названные «господственной», позже [пере]определенные: социологически  в терминах теории элит, функционально – в терминах деятельности управления, а модально – в терминах финансовых и информационных ресурсов. Маятник истории качнулся в противоположную сторону: достоинство деятельности отнято у труда и передано теперь управлению/организации. В ходе этой трансформации функция рефлексивного замыкания концептуального поля от «труда»  была передана «деятельности». Схожий по сути процесс протекал и в СССР, в стране реального социализма: написав на идеологических знаменах «Владыкой мира будет труд!», объявив его «делом чести, доблести и геройства», что было предложено людям труда на стройках социализма, колхозных полях и за колючей проволокой ГУЛАГа? Что угодно, только не освобождение труда! Вопреки прогнозу К.Маркса о  превращении науки в непосредственную производительную силу, мы с вами, оказавшись в рядах «пролетариев умственного труда», не удостоились  статуса полноценного класса и были записаны в  социальную прослойку “служащих”. Но если наука превращаются в производительную силу благодаря инженерному проектированию технических систем, а  искусство – благодаря дизайну, т. е. худжественному проектированию среды человеческой жизнедеятельности, то, спрашивается, то кто же, – следуя диалектики производительных сил и производственных отношений, – в перспективе должен был стать ведущим классом современности?  Вопрос так и остался открытым и только в начале перестройки С. Э .Кургенян позволил себе – в качестве девиза своего проекта программы Коммунистической партии  – написать: “Когнитарии всех стран соединяйтесь!” Давно  пора поставить вопрос о классовых интенциях  теории деятельности. Ведь,  переименовав труд в деятельность, идеологи и теоретики  деятельности – вольно или невольно – соглашались с тем,  что рабочего вопроса больше не существует. Раньше шла  наука о деятельности на поклон к партийной номенклатуре, теперь к новорусскому капиталу и государственной бюрократии. И разобраться в этом вопросе можно будет, учитывая оба его измерения: как исторические изменения в функционально-типологических структурах деятельности, так и  интенции социального реструктурирования деятельности (и их влияние на динамику социально-трудовых  отношений). Обсуждаемая сдвижка  от труда к деятельности объяснялась как типологическое обобщение, включившее в одно поле мыслимости такие  универсальные типы деятельности как управление, организацию, коммуницирование проектирование, конструирование и т.п. наряду, скажем,  с военным, молочным, портняжным или плотницким делом Все занятия человеческие  в качестве деятельности были признаны  установочно равноправными, стали практиковаться как таковые.. А после того, как стародавнее противопоставление теретического и практического разума было снято в концепте мыследеятельности, и опознана реальность роста мысли на почве деятельности, пришлось признать , что расти она может не только из научного исследования или из художественного творчества, как сичталось в философии Новое Время, но где угодно: в психиатрической клинике (случай психоанализа), на бирже и в банке (финансовая инженерия), на рынке или в музее. «Когда б вы знали из кого сора растут стихи…», – признавалась А. Ахматова, – и мысль, мог бы добавить имярек от СМД-методологии. Там, где деятельность, оттуда может вырасти и равномощная ей мысль. Из любого дела она может вырасти как равнозначная той мысли, что была в науке, искусстве, в политике. Это одна сторона дела – это расширение, типологическое обобщение, универсализация: деятельность вместе с мыслью растущая из любого места жизни, из любой сферы практики. Но с другой стороны, сдвижка от труда к деятельности застила проживание труда как человеческой, личностной реальности, третировала интерес к рабочему вопросу, к взысканию социальной справедливости как пережиточный. «красно-коричневый интерес». Под знаменами глобализации, информационного общества, сетевой социальности социал-демократы, вслед за либерал-демократыми начали покидать поле борьбе за освобождение труда, за снижение его отчуждающей силы. Действие прав человека ограничилось гражданским обществом, юридической конституцией которого – с легкой руки Наполеона –  оказалось гражданское, т. е. имущественное, т. е. (собственническое по преимуществу право. Вот среди каких полюсов располагается вопрос вынесенный на наше обсуждение: оправдание деятельностью. Будем ли,  следуя завету преп. Серафима о,  спасительной силе труда, мы [по]мнить о деятельности не как об обреченности, а как позванности – к занятости, к трудничеству, к ore et labore? Или как об изнурительной трате времени и сил, как о проституированной,  исправительно-трудовой  жизни условно расконвоированного? Какая философия деятельности, какая антропология занятости и обитания способна еще выразить самоценность труда как  трудничества, не абстрагируя его за пределы жизни родовой и личностной, не отсылая в виртуальные миры пустотствующей мысли и деятельности? Нет, мы не настолько наивны, чтобы думать , что любая и всякая деятельность обладает спасительной силой. Но вопрос остается  открытым. И я предлагаю участникам круглого стола высказать свои суждения о сем , уточняя вопрос и разгребая поле, потому что год впереди, прославление Преподобного даст немало поводов, чтобы о его заветах еще и еще раз подумать, высказаться и что-то сделать. Х.Х. Мне кажется, что название круглого стола и эта тема не случайны. Они не только связаны с контекстом Флоренского – оправдание деятельностью – но еще есть какой-то контекст. О.И.Генисаретский. Я их и пытался назвать, эти самые контексты: оболганный труд, нахрапистые нападки СМИ, говорящих голов, аналитиков и идеологов на саму тему   о труде. Может быть прав был М.С.Горбачев, сказав о политике постперестроечной власти, что это политика эвтаназии: пусть, мол,  население вымирает, но тихо, без напряжения (социального). Население-то  власти не нужно? Я сегодня спрашиваю о социоальнм, или, выражаясь на марксистский манер, о классовом,   а  не только об интеллектуально, или культурном содержании теории деятельности и СМД-методологии. Утвержадется, что ими многое было сделано для социальной кастрации социально-деятельностных практик. Понятно, почему так происходило в 60-70-е годы, когда все, что делалось в стране должно было быть политически выхолощено. Тогда процветали только политически нейтральные науки: возникла, например, культурология – социалистическая лженаука, воспевавшая трансцендированую о социальной и этнической реальности  советскую  культуру новой исторической общност людей – советского народа. Так что вопрос из 30-х годов «С кем вы, мастера культуры?» – сохраняет свою силу и обращен к нам, зде и повсюду пребывающим. Александр Анатольевич Попов Я бы хотел в рамках данного круглого стола сформулировать проблему, связанную с вопросом: а в какую сторону сегодня возможна деятельность? Пока я под деятельностью имею в виду даже не философские категориальные продвижки, а проще – имею в виду активность. Как возможна сегодня современная активность, в какую она возможна сторону? Потому что в той ситуации, в которой мы оказались, прямых оснований для определения направления своей активности, вынуждающих оснований для этой активности явно нет. Я по роду своей службы много занимаюсь образованием юношей, старшеклассников. И вот в этой работе вопрос о направлении активности,  или деятельности, о целях и основаниях собственной деятельности является ведущим, потому что юношеское самоопределение связано с тем, что человек начинает определять горизонты, и это для него главное. В этом смысле, приходится заниматься, с одной стороны, запуском процесса самоопределения учеников – наших партнеров. А с другой стороны, мы сами, как люди уже в чем-то состоявшиеся, постоянно пытаемся понять, а в каких мы-то находимся горизонтах, и что подогревает нашу работу. Когда проекты рыночные, этот вопрос можно отложить в сторону, но есть и нерыночные проекты, некоторые прагматики пытаются не из рыночной логики действовать. Мне кажется, что, рассматривая этот пример, мы выходим к ключевому вопросу об антропологии. Для меня и для моего коллектива антропология связана, прежде всего, с вопросом о современном свободопользовании. Современном и для XVIII века, и для последующих, вплоть до нынешнего. Это простейшее понятие антропологии, даже не философской антропологии, а вообще антропологии. Я говорю про гуманитарную антропологию. Или по-другому этот вопрос можно перевернуть в плоскость человеческой организации, человеческой органики, потому что понятно, что человек античный и человек сегодняшний – это разные существа. Советский человек не имел этого инструментов свободопользования,  у нас в стране свободопользования не было и практики самоорганизации не было. Я бы привел такой грустно-шуточный пример: думаю, что массовое пьянство народа является эффектом поиска инструментов свободопользования. Отсутствие гуманитарной антропологии или практической антропологии это есть отсутствие ответа на вопрос, в чем инструмент, механизм, или даже жестче – технология свободопользования. И этот вопрос связан напрямую с тем, в какую сторону возможна деятельность или в какую сторону возможна современная активность, или как вообще сегодня возможна деятельность, чем она задается, чем она вынуждается. При этом, конечно, на депрессированных территориях (я сейчас проехал по югу России: Кызыл, Горный Алтай, Абакан, Шушенское, а с другой стороны, по северным территориям: Лесосибирск, Красноярский край и дальше севернее) этот вопрос так явно не стоит. Почему? Потому что там на самоорганизацию людей влияют вынуждающие факторы. Понятные, такие очевидные, простые. Поэтому антропологический кризис, может быть, уже идет, но начинается он не с депрессированных территорий. Например, в городе Лесосибирске все понимают (община казаков, церковь, образование) и говорят в один голос: нам нужна программа, связанная с тем, чтобы наши дети были конкурентноспособны и могли переехать хотя бы в Красноярск. Это вынужденное самоопределение, потому что они понимают, что производство, связанное с лесом, развернуть дальше будет невозможно. Их кризис – не антропологический, он связан с организацией жизни. А что касается точек собственно цивилизационного развития, связанных с центром, с принятием решения, то, мне кажется, что антропологический кризис будет протекать именно через эти точки и через эти места. И, конечно, вот эти юноши являются лакмусовыми бумажками в отношении антропологического кризиса. И в заключение я бы сказал, как мы пытаемся категориально решать эту проблему. Может быть, не оригинально, но вводя понятие практики. И не только в марксистском смысле, связанном с культурно-исторической линией, но и в смысле немецкой и античной традиций. Благодаря Платону и Аристотелю практика в античной традиции рассматривается как определяющая горизонты. Стратег не тот, кто строит корабли, а тот, кто знает, когда и сколько их строить. В этом смысле, практика понимается нами во многом как действие нетранзитивного типа, т.е. она связана с убеждениями о самих себе. И мы выходим из этой ловушки по поводу понятия деятельности, оправдания деятельности через построение понятия практики, его реконструкцию, а дальше – через построение типологии современных практик. Теперь заметьте, если нам удается выстраивать типологию современных практик, мы как бы отвечаем на вопрос об актуальности той или иной деятельности, что формирует деятельную практику. О.И.Генисаретский. Мне близко это суждение. Есть потребность в деятельности, и есть спрос на нее. И это, т.е. потребность или спрос, есть достаточное основание для того, чтобы ее отправление было оправдано. Да? Или все-таки упор на свободопользование и на свободу деятельностного самовыражения или как бы самопроявления в ней? Вот про это скажите нам, пожалуйста. Иначе мы не сможем вас попытать на предмет оправдания. Является ли само участие в деятельности оправдывающим, оправданным, или оно основано на понуждении? Или все-таки идеал наш в праздности? А.А.Попов. Я анализирую практику того, с чем мы встречаемся, – работу с администрацией, с родителями, с ребятами. Есть какая-то тоска по оправданности, по призванию. У нас даже есть молодежная организация “Призвание”. А с другой стороны, на другом планшете есть вынужденная ситуация. Как мне кажется, все те гуманитарные практики, о которых вчера психологи говорили, возникают на стыке  тоски – с нуждой, хотим мы этого или не хотим. Поэтому сейчас многие специалисты в сфере образовательной политики говорят: ну да, развивающее обучение, формирование способностей – это все прекрасно. Тоска по культуре, по большому и вечному. Но, вообще-то говоря, надо думать о том, что наркобизнес у нас в стране процветает. Нельзя ли как-то поговорить вместе, например, организовав конференцию “Развивающее обучение и проблемы развития наркобизнеса в России”? А есть другие реальные проблемы и программы, например, попытки как-то уменьшить количество беспризорных детей. Это реальная проблема. Здесь есть нужда. Мне кажется, что на стыке нужды и представлений о призвании и должны строиться современные деятельности. О.И.Генисаретский. Во всяком случае, один из ответов получен. О.И.Глазунова. Скажите, а вам не кажется, что это не вопрос свободопользования, а это очень простой вопрос, он тоже имеет свое название, но другое? Это вопрос обеспечения занятости. О.И.Генисаретский. Для начальства – занятости, а для человека – свободы. А.А.Попов. Вчера на конференции, когда психологи выступали, был такой интересный момент. Меня подмывало их спросить: а как же эти самые гуманитарные практики, о которых они мечтают с их гуманитарной психологией, ну как же они расцветут? У нас что, появятся новые социальные институты? Вообще по принципу новые? Но это же невозможно! Невозможно выдумать новые по принципу социальные институты. Очень затратная, очень сложная штука. Таким образом, наверное, в старые институты должна прийти гуманитарная психология, гуманитарная антропология и все остальное. В этом смысле, да, институты занятости. Для одних позиционеров это существует как институт занятости, на их досках лежат коэффициенты ВВП, ВНП, количество жителей, количество заболеваний и всего остального. Это их экран. Но могут же быть и другие экраны, и другая интерпретация. Потому что я все-таки не считаю, что в одном месте это работа и занятость людей, а в другом месте это их жизнь. Можно ли производство организовать с точки зрения института человека? Может ли школа с ее дисциплинарным институтом быть институтом человека? Можно ли детский дом, который возникает в конце XVII века как дисциплинарный институт – по определению, сделать институтом с открытым образованием, т.е. институтом человека? Заметьте, не меняя при этом названия: детский дом, производство, школа. Юрий Вячеславович Громыко Мне кажется, что тот вопрос и его расшифровка, который поставил Олег Игоревич, в какой-то мере факт знаменательный, потому что он позволяет замкнуть ряд кругов, пространств, по которым вообще двигалась деятельностная мысль. Известна точка зрения Г. П. Щедровицкого, что деятельность вообще никак не привязана к индивиду, является безличной онтологической формой, а человек – сменный материал в деятельностных системах, потберебляемый ими. И может быть, только из антропологического фокуса – в рамках этой точки зрения – можно будет продвинуться в ответе на вопрос о месте, смысле и назначении деятельностных и мыследеятельностных онтологий. Известна противоположная точка зрении, гласящая, что деятельность принадлежит индивиду. С  моей точки зрения, оба являются ложными, и, судя по всему, нам предстоит  новое обсуждение этой проблемы. Уже проявляется  новая повестка дня, и сегодня про это Олег Игоревич тоже сказал, обсуждая взгляды С. С. Хоружего и Ш. М. Шукурова: в центре ее  – вопрос об отношениях антропологической и мыследеятельностной онтологии. Я не стану  его прямо сейчас обсуждать, но он, с моей точки зрения, крайне важен  как для наших взглядов на деятельность, так и на человека. Скажу о другом: сегодня методология, причем не только выготскианская, или щедровитянская, обладает рядом принципиально новых представлений о том, как могут быть устроеныдеятельностные системы. Я являюсь участником Международного конгресса по изучению теории деятельности, который проводится раз в четыре года [2] и объединяет исследователей практически из всех стран мира. Когда выслушиваешь  на этом конгрессе вереницу докладов испаноязычных психологов, американцев, финнов, становится очевидно, что действительно существует представление о том, как могут выделяться в совершенно различных областях и системах практики принципиальные механизмы, организующие деятельность на других основаниях. Становится понятным, что нам сегодня нужен коллектив авторов , который мог бы создатьэнциклопедию деятельностных наук и практик, в которой были бы описаны  и проанализированы высшие образцы современных практик: от финансовых практик до практик в мясомолочном хозяйстве. И это нужно сделать именно потому, что сегодня в мире насаждается новая форма рабства:  глубоко деинтеллектуализированный, опримитивизированный труд, в который человек брошен, как в топку. Это один из величайших вызовов и угоз современности. Конечно, и к этому труду можно относиться  со смирением, а  исполняя его, извлекать для себя какие-то человеческие уроки. Хотя понимание того, что существуют другие возможности, связанные с переоснащением любых видов труда, предполагает совершенно другие проектные вторжения в наличную практику организации труда, в ее инфраструктуры (и прагматики). Я  не хочу здесь обсуждать проблему физической экономики и финансовой алхимии, но обратил внимание на то, как в машиностроении США уже были освоены результаты новых технологий, называемых advanced manufacturing systems, т.е. продвинутых производственных систем. Их, особенностью  как раз является то, что момент виртуальности оказывается уже встроен в саму их инфраструктурную платформу, причем так, что различаются технологическое перевооружение самой платформы деятельности, с одной стороны, и  привнесение в нее моментов творчества, с другой. О.И.Генисаретский. Прекрасно, но не есть ли это проект дальнейшего развития эксплуататорской теории деятельности? Ю.В.Громыко. Естественно. О.И.Генисаретский. Напротив, противоестественно. А вы можете как-то отреагировать на отношение такой продвинутой деятельности (развиваемой  на территории нашего вероятного противника)  , к тому, что называлось трудом в нашей стране и имело очень определенный социально-классовый смысл? Ю.В.Громыко. А я про это и говорю. О.И.Генисаретский. А я этого не слышу. Поэтому и спрашиваю заново. Ю.В.Громыко. Я понимаю, что вы не слышите. Но я-то здесь имею в виду, что на самом деле есть такая проблема, и она кардинальна для России, в том числе для брошенных территорий. Связана она с разработкой современных проектов перевооружения редуцированных и умирающих видов труда. О.И.Генисаретский. Тем самым мы возвращаемся к сюжету, обозначенному  А.А. Поповым: как спасать репрессивные территории. Я же вопрошаю о мотивационной стороне дела: о труде-по-нужде  и труде-по–призванию, или, говоря словами К. Маркса, о частичном труде  и всеобщем, наконец, а в пределе – в рамках антроподицеи – о смысле и возможности  оправдания деятельностью. Насколько в тех конструкциях деятельности, что отсуждаются участниками конгрессов , ISCAR,  эти  различения  значимы?. Ю.В.Громыко. Да, несомненно. О.И.Генисаретский. А в нашей российском контексте вы можете указать на такие концепты теории деятельности, которые отправлялись бы от представлений о живой  силе человека, о его  спонтанной активности, о той живой, а потому родовой,  основе деятельности, на уровне которой достоверности сознания совпадали бы с произвольностями воли и т.д., и т.п.?  Из того, к примеру, что Слободчиков, или Брушлинский, поименовали человека термином «субъект», , ровным счетом ничего гуманитарно-психологического не последовало! Ю.В.Громыко. Речь идет, на мой взгляд, вот о чем. Современные подходов к деятельности  предполагают различение трех совершенно разных рядов: 1) Жизнедеятельность, и в ее рамках родовая профессиональная преемственность и родовые цепочки, которые влияют на выбор профессионального занятия. 2)  Машинизированная деятельность, по отношению к которой можно задавать вопрос о ее трансфере, о переносе из одного места в другое. 3) Не технологизируемая, уникальная мыследеятельность. О.И.Генисаретский. Но ведь и жизнедеятельность, вместе со всеми ее телесно-чувственными формами,  и мышление и так называемые духовные практики теперь часто описываются и продвигаются на соответствующие рынки как  технологии! И все, что раньше укорялось как «слишком человеческое» с угрожающей скоростью превращается в мегамашинное молотилово. Ю.В.Громыко. Я говорю про то же самое, о чем говорил Л. С. Выготский, только на новом витке: надо заново одухотворять жизнедеятельность и мыследеятельность. Здесь проблема в том, что те посылки, которые, закладывал Георгий Петрович в основание мыследеятельности, конечно, неправильные. Но это не отменяет самой возможности построенияантропологическои онтологии мыследеятельности. О.И.Генисаретский. Тем, кто хочет продолжать великое дело Г. П.Щедровицкого, тому надо это делать, но боюсь, что половина человечества займется другим делом. Ю.В.Громыко. Речь же не идет о том, что всех надо призвать к общему делу. Тут важен сам момент самоопределения. Но я же обращаю внимание на другой момент: вне мыследеятельностных определений онтология антропологии невозможна. О.И.Генисаретский. Но нужна ли она: ведь  если человек  не есть сущность, его онтологией не возьмешь. Ю.В.Громыко. Онтологией его брать и не надо. Но каждый раз некоторый онтологический ответ в данной конкретной ситуации важен и возможен. О.И.Генисаретский. И приятен. Ю.В.Громыко. И появляются ходы, связанные с постановкой вопроса о технологическом перевооружении деятельностных систем. И тогда вопрос о призвании – а это было  любимым словом уже упоминавшегося сегодня  М. Лютера, – о том, что человек призван и позван, – совершенно по-другому зазвучит. Сегодня он извращен, потому что имеет место ценностное неравенство форм занятости, видов труда. Нет у нас того счастливо мира труда и  профессий, где каждый из этих трудов мог бы оказаться выигрышной, гуманитарной антропологической программой. Сейчас человек исходно чувствует в труде запах рабства, возможность закрепощения отсталыми, деградировавшими видами труда. Это зло и составляет современную социолого-гуманитарную проблему освобождения труда. О.И.Генисаретский. Правильно ли я понял, что у ваша программа исследований и разработок,  разворачиваемая сразу в горизонтах жизнедеятельности, деятельности и мыследеятельности,  имеет целью доращивание их до того момента, когда появятся основания для введения в их понимание  призвания, оправдания  и всего того, о чем мы упоминали в их связи? Ю.В.Громыко. Не правильно. Речь идет о том, что есть эти горизонты, а дальше возникает совсем другая возможность и задача, которая касается лично меня. Она заключается в том же самом методе прецедентов: действуй там, где можешь действовать с наибольшей эффективностью. О.И.Генисаретский. Но мы так сразу вас и спрашиваем: вот вы все продумали, и  теперь скажите нам, где же будем действовать? В какой точке мы будем действовать, чтобы оправдание деятельностью могло состояться? Ю.В.Громыко. Несколько разных точек и  они лежат в  разных местах: это – образование, новые промышленные технологии, и цивилизационный диалог. О.И.Генисаретский. Это для страны задача, это не для меня. Я как исследователь, как человек, хочу услышать, куда меня зовут. А мне говорят: берите вокзал, почту и телеграф. Ю.В.Громыко. Вам другое говорят. Вам говорят: пожалуйста, давайте обсуждать конкретно новые типы образовательных практик, новые способы перевооружения индустриальных и научных систем, и наше участие в межцивилизационных диалогах внутри России и на окраинах. О.И.Генисаретский. Отлично, еще один ответ получен. Владимир Николаевич Соколов Прежде всего, я хотел бы обратить внимание на то, что мы с вами находимся в пространстве несостоявшегося диалога, т.е. надо построить свои размышления от события. Мне кажется, это очень точная постановка темы, поскольку те хаотические движения, которые совершаются с помощью наших коллективных и индивидуальных рассуждений, позволяют нащупать некую точку или прочувствовать некую архитектуру, в которой этот диалог может состояться, какие-то контуры, которые рождаются в ходе наших дискуссий. И поэтому можно только порадоваться точности формулировки названия, которое очерчивает контекст, отталкиваясь от которого, можно рассуждать на тему деятельности, труда, творчества, и рассуждать об оправдании деятельностью. Так вот, если говорить о несостоявшемся диалоге, о том, что с ним связано, то мне кажется, мы должны искать некие подтексты деятельности, которые выводят нас в сферу диалогичности. И тут необходимо разводить аутокоммуникацию и коммуникацию, которая всегда присутствует в актах деятельности. И если двигаться к сути, то в деятельности человеческой, в труде, – а труд, мне кажется, позволяет поставить проблему некой упругости мира, в котором человек существует, и неких границ, которые он переживает, – определяющим будет состояние открытости, в котором человек собственно и является оправданным, т.е. оправдывается деятельностью. Вот это состояние открытости, оно, как ни парадоксально, рождается не столько при нацеленности на коммуникацию, сколько в опоре на аутокоммуникацию, т.е. на понимание того, что его деятельность носит непредсказуемый, рисковый характер, и не все, что он стремится перевести, может быть переводимо. Это, в частности, для случая несостоявшегося диалога. Аутокоммуникация – это опора на субъект-субъектные отношения, , в рамках которых человек – в естественном движении –  создает продукты, которые выводят его за пределы собственных границ. Состояние, в котором это происходит, и есть состояние открытости. Ибо здесь субъективность уходит на второй план, она растворяется в адекватном отношении к происходящему. И это сопряжено с событийностью, о которой здесь уже говорилось. И поэтому, если мы говорим о деятельности, творчестве и труде, мы должны принимать во внимание этот символический подтекст и, может быть, вводить еще одну категорию. О культе уже говорилось, но, наверное, можно говорить еще и о ритуале. Когда труд, деятельность, творчество рассматриваются исторически, обнаруживаются любопытнейшие вещи: записи форм, – простейшими записями являются рецепты, – обнаруживают мощные символические подтексты. Наверное, вам знакомы труды, посвященные рецептуре средневековых мастеров, и обилие в этих рецептах высказываний, которые никакого отношения к реальности не имеют и которые напрямую связаны с воображением. Такого рода исследования, проведенные на материалах средневековья, показывают, что в актах деятельности, безусловно, основополагающим является еще и самопредъявление того образа себя, которое как раз мотивирует человека и обеспечивает его соответствующей энергией. И в конечном итоге нацеливает его на оправдание своего труда, поскольку непредсказуемость, рисковость деятельности всегда должна быть оправдана каким-то образом. Заключая эти высказывания, которые сродни конфигурации пространства несостоявшегося диалога, я еще раз обращаю ваше внимание, что это некое между, таинственное между, которое должно быть нами освоено. Я хотел бы сделать акцент на том, что необходимо описание той архитектуры, в которой состояние открытости может воспроизводиться, удерживаться, и которое, собственно, оправдывает человека перед самим собой и перед тем, что выше его. О.И.Генисаретский. Было сделано очень сильное суждение  о том, что именно самообраз действующего и его предъявление мотивируют само действие и являются источником энергии. Это сильное суждение, но вопрос: предъявление кому? Предъявление себе? Предъявление другому? Несколько слов про эту сопутствующую предъявленность, пожалуйста. В.Н.Соколов. Т.е. на какую сцену выходит делающий? О.И.Генисаретский. Да. В.Н.Соколов. Я думаю, что этот вопрос надо оставить без ответа. О.И.Генисаретский. Но не себе? В.Н.Соколов. Конечно, нет. Чтение и письмо – это, в общем-то, вещи, которые рождены из символической практики. Вспомним стихотворение Б. Пастернака: «Зал затих, я вышел на подмостки»… – на какой сцене это происходит? О.И.Генисаретский. На сцене жизни и смерти. В.Н.Соколов. Да, жизни и смерти. Я не хочу на другом языке просто говорить и называть. О.И.Генисаретский. В свободной стране живем, на каком языке хотим, на том и говорим. Есть ли вопросы к господину Соколову? Х.Х. Откуда самообраз новый? В.Н.Соколов. Откуда вопрос? О.И.Генисаретский. Новый? Почему новый? В.Н.Соколов.  Почему новый самообраз? Х.Х. Не новый? Уже известный? О.И.Генисаретский. Истинно свой! В.Н.Соколов. Я могу сказать, из какого контекста рассуждение. Из контекста межкультурной коммуникации, скажем так, потому что здесь был четко назван несостоявшийся диалог, и мы все-таки в интерпретациях тянемся в это пространство. Х.Х. Какое значение символ здесь имеет? В.Н.Соколов. Очень сложный вопрос вы задаете. На это надо много рассуждать. Х.Х. Коммуникативное? В.Н.Соколов. Ни в коем случае. Но и не литургическое. О.И.Генисаретский. Еще один вопрос и переходим к кратким суждениям. Х.Х. Я бы попробовал сформулировать предыдущий вопрос в другой интерпретации. У меня есть версия, что образ действующего, сам образ действующего, который его начинает вдохновлять, он берется, например, из анализа исторических практик. О.И.Генисаретский. Как? Свой образ из анализа исторических практик? Мой собственный самообраз из анализа кого? Х.Х. Из анализа некоторых исторических образцов. О.И.Генисаретский. Каких? В.Н.Соколов. Вы знаете, вот с анализом практики образцов все очень сложно. Весь вопрос – какой тип историцирования вы в анализ исторических образцов кладете, т.е. на какой путь историцирования вы становитесь. Есть 15-20 путей, по которым можно идти. О.И.Генисаретский. Давайте просто зафиксируем эту разницу. Я думаю, что мое длительное непонимание (в том числе и слов Ю. В.Громыко) связано с тем – я подозреваю, я думаю, – что у них есть какое-то тайное знание. Не в смысле утаиваемое, а в смысле таинства, некий самообраз, который они сформировали относительно себя. Мне это недоступно, но я пытаюсь это понять. Потому что когда говорят про продвинутые индустриальные системы, наверное, у них есть какое-то тайное знание по этому поводу. Т.е. они имеют в виду что-то очень личное, практическое, пережитое, что мне, допустим, непонятно. Ю.В.Громыко. Как и межцивилизационный диалог. О.И.Генисаретский. Как и межцивилизационный диалог. А поэтому непредъявленность этого самого – а это не значит, что это легко и это доступно, но суждение произнесено, – что именно наличие самообраза, парадоксально казалось бы, обеспечивает открытость для другого. И это сущая правда. Если его нет: самообраза, самопроекта, там еще чего-то – для другого все непрозрачно. Ю.В.Громыко. Нет позиции. О.И.Генисаретский. Позиция меня бы не волновала. Нет прозрачности. Есть повод для темнилова. Ю.В.Громыко. Ну а позиция, она и должна быть связана с прозрачностью. О.И.Генисаретский. Это для тех, для методологов, которые через позиции все раздекламированы, расписаны. А самообраз – это примерно про то же, но другое. Без овнешнения, без схематизации. Позиция на доске рисуется, имеет имя… вот  Д.В. Сладкова дети выросли на методологических семинарах. В три с половиной года его сын каждому входящему говорил: «Ты как бы кто?» Спасибо. . Андрей Александрович Андрюшков Я хотел сказать, что здесь для меня ведущей мыслью является как-то распознать и понять, что имел в виду Н. А. Бердяев, когда называл советский труд, советскую деятельность безблагодатной аскезой[3]. Эти слова для меня задают рамку, в которой выступают некоторые вещи, которые необходимо должны проступить для ответа на вопрос об оправдании деятельностью. Поскольку, если вообще всякий труд, всякое сажание картошки и все остальное является само по себе ценным и оправдывающим, тогда Бердяев не прав, и он слишком политиканствовал. Но для меня за тем, что он говорил, стоит какая-то великая правда. О.И.Генисаретский. Его квалификация – как безблагодатного? А.А.Андрюшков. Да, труд и пот (в прямом смысле пот), как насилие над своей собственной судьбой, жизнью в труде, – они однозначно не могут быть маркированы ни как благодатные, ни как безблагодатные. Это определение зависит от чего-то другого. О.И.Генисаретский. Еще раз: труд сам по себе – труден, тягостен? Деятельность может быть легкой, а труд заведомо труден?. А.А.Андрюшков. Труд – трудный. Деятельность тоже… но  вопрос в том, откуда берутся основания для оценки… О.И.Генисаретский. Мы по жизни просто различаем тех, кто проработал себя в труде, чей характер сформирован трудничеством.Вот царь Петр Алексеевич говаривал, что он есть «в работе пребывающий». А сегодня не самоочевидно, что только работа человека прорабатывает, шлифует, хотя мы и знаем, что мастера своего дела по-человечески интереснее остроумцев, что по поводу деятельности могут суждения произносить. Про А. Солженицына сразу по возвращении из гулага  говорили: он светится. По большей части  труд – занятие вынужденное, его мало кто теперь намеренно выбирает. Но тот, кто прошел свое трудничество, становится иным. А Н. А.  Бердяев, он о советском производстве какое знание имел? А.А.Андрюшков. Бог с ним, с Бердяевым. Есть его слова, которые во мне ожили, поскольку мои родители, в том числе моя мать, выросли в деревне как раз в послевоенный период. И то, что она не знает имени своего дедушки, поскольку его не видела… Я знаю, что это такое. И ценой чего она потеряла… О.И.Генисаретский. Нам достаточно на тебя посмотреть, чтобы сказать, какой благодатный плод перед нами. А.А.Андрюшков. Мне понравился интересный ответ, который вчера дал игумен Андроник, когда я его спросил, что происходит с человеком, если в литургии какая-то освящающая часть вырезается, как была вырезана из публикации “Философии культа” главка про освящение власти[4]. Он сказал, что организм болеет. Хотя, конечно, другие органы берут на себя функцию потерянного, но это великий болезненный процесс. Для меня это означает, что каким-то чудесным образом происходит восстановление важнейших структур, освящающих строение человека. Несмотря ни на что. Но это не говорит о том, что данная форма деятельности, данная форма включенности человека в труд была сама по себе освятительна, что она с человеком что-то делала, а не просто перемалывала его и пыталась полностью все изничтожить. О.И.Генисаретский. А кто утверждал, что всякий труд спасителен? А.А.Андрюшков. Этого никто не утверждал. О.И.Генисаретский. Но не сказано ли в Бытии: «в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят»? Что мог убавить велиречивый Бердяев от истины этих слов?А наш друг и наставник Е. Л.Шифферс не говаривал ли: а что вы думаете, вытащить свою мать из ада это не труд? Почему следует думать, что непременно когда кувалдой машут, тогда это труд? Суть обсуждаемого здесь вопроса: соотношение труда, деятельности, творчества не только в интенции (спасительной, оправдывающей  направленности), но и в содержании, и в объеме этих понятий,. И прав, кажется,  Юрий Вячеславович, когда говорит: нужно написав энциклопедию практик, современные формы труда предъявить и дать им сравнительную оценку. Только кажется мне, что это сверхогромная работа… Ю.В.Громыко. Это можно сделать вот этим очень маленьким коллективом. О.И.Генисаретский. Был советский проект энциклопедии товароведения,обещавший  описать все потребные человеку товары. Пока они до восьмого тома дошли, товары в стране вообще кончились… Ю.В.Громыко. Но в целом вы правы, упомянув молитвенно-созерцательный акцент,  который звучал в “Философии культа” задавал о. Павел Флоренского. Он как раз и задает нтропосообразную  рамку и структуру деятельности. О.И.Генисаретский. И посильность ее. Ю.В.Громыко. Дальше и посильность, конечно. О.И.Генисаретский. Потому что есть нагрузки, которые непосильны, а не просто тяжелы. Значит, как вы вопрос перезадаете: может ли быть благодатный труд? Ю.В.Громыко. Нет, было сказано “безблагодатная аскеза”, значит спрашивать нужно: может ли труд быть благодатным служением? О.И.Генисаретский. Но тут вступает в силу А.А.Попов и говорит: да, может, но только при условии свободного принятия. Ю.В.Громыко. Где еще нужно различить свободу и соблазн, потому что очень не многие могут сейчас принять свободу. О.И.Генисаретский. И плюс еще с оговоркой, которую сделал З.  Фрейд, нашедший, что весь прогресс наш – это история открытий все новых горизонтов человеческой несвободы. В XIX в. думали, что технический и социальный прогресс достиг такой степени, что вот-вот грянет освобождение труд. Советские идеологии уже имели дерзновение назвать молотилово, когда женщины кувалдами забивают шпалы, освобожденным трудом. Надо быть в полном безумии, чтобы вопить об этом на профсоюзных съездах . Но таково было идеологическое упование. XX в. показал не раз, что при каждом технологическом, организационном, социально-коммуникативном прорыве нас настигают новые несвободы, новые  формы рабства, , из которых надо заново выпутываться. Ю.В.Громыко. Теперь мы к очень важной фазе подходим – к консциентальному рабству.. О.И.Генисаретский. Порабощение сознания, и много других. Нет более сильного рабства, например, чем libido dominatio – похоть власти. Ю.В.Громыко. Олег Игоревич, от имени всех выступающих хочу сказать: вы нас окончательно заинтриговали. Чувствуется, что у вас тоже есть какой-то самообраз. О.И.Генисаретский. Я никогда его не скрывал. У нас есть еще два выступления, а потом мы к прениям перейдем. Людмила Васильевна, пожалуйста. Людмила Васильевна Сурова Я начну с трех цитат. Мандельштам: “Есть блуд труда, и он у нас в крови”[5]. Я думаю, это хорошее продолжение, ответ Бердяеву, потому что Мандельштам причислял себя, не просто причислял, а был и стоял в точке христианского творчества. И отношение к слову было раз и навсегда таковым. А еще две цитаты – из апостолов. “Не делами оправдывается человек, а верой” – апостол Павел[6]. И “Вера без дел мертва” – апостол Иаков[7]. Здесь сразу возникает некоторое пространство. Я себя ощущаю в пространстве диалога второй день, потому что мне кажется, что единство пространства уже есть диалог, состоявшийся. Он может быть озвучен, назван, а может быть не озвучен, но диалог есть. Здесь только есть одна вещь – пространство имеет центр. И в связи с этим возникает вопрос целого. Можно вспомнить Вертхеймера, который сказал, что мы можем говорить о целом только тогда, когда говорим о центре, т.е. когда мы чувствуем центр. В вопросе деятельности, мне кажется, тоже надо искать центр, потому что сущностное – это не просто большое, а это центральное. Если рассматривать деятельность в материалистической онтологии, то она вся насквозь, намертво связана с социальным. Но если посмотреть глубже (я не говорю о первой строчке “В поте лица”, потому что она трактуется отцами по-разному), то деятельность на самом деле соединяется с деланием. Вы вопрошали: куда мне, в какую точку мне, чтобы знать как? За этим вопросом стоит точка зрения на деятельность как имеющую вектор. И возникает достаточно прямой ответ. Для того чтобы определить, куда двигаться, для того, чтобы определить призвание, можно вспомнить ап. Павла, что мы призваны к святости. Значит, начальная точка деятельности есть состояние молитвы, потому что именно в молитве —состояние духовного делания, состояние перводеятельности. Здесь интересен образ русской школы. Например, у нас при изучении феномена древнерусской культуры никак не удается нащупать систему школы того времени, а ведь это – часть культуры. Как же так, феномен культуры был, а где школа? Это достаточно интересный момент, потому что первой школой была церковь, а собственно русская школа как некоторый блуждающий такой феномен была второй, дополнительной. Первый образ деятельности в традиции русского религиозного сознания, а лучше сказать, в традиции русского духовного опыта, – это молитвенное делание. И диалог конца XIV – начала XV века между Нилом Сорским и Иосифом Волоцким не есть диалог о нестяжании материальном. Это как бы два образа социального и духовного делания. Они, с одной стороны, антиномичны, а с другой стороны, едины. Поэтому обретение направления деятельности – то же, что обретение сил. Конечно, ошеломляюще уникальны объект-объектные отношения, потому что они – изнутри субъектных. Ты замкнут на них, выхода нет. Кабалистический путь просто исчерпал себя. Об этом можно было бы говорить до IX века, но новые возвраты к этому не продуктивны. Обретение и выход из этого блуда в продуктивную деятельность возможны, если вопрошать о характере деятельности. И тогда возникает вопрос: что мы считаем необходимым, что мы считаем возможным, что мы считаем посильным? И вот через это первичное пребывание в вопрошании… Кстати, в катехизисе епископа Александра Семенова-Тянь-Шаньского[8] черным по белому написано: дело науки по преимуществу в вопрошании. Вот это вопрошание, которое является первой деятельностью, деятельностью скрытой, оно не столько дает образ, сколько преодоление некоторой наличности, ограничивающей человека. И разрыв этой сковывающей наличности дает возможность увидеть направление. О том, что касается сил, которые прибывают во время благодатной деятельности, свидетельствуют все подвижники, которые указывают, что не собственными силами творится. Здесь можно говорить о синергии и о благодатных энергиях. В своей работе о Григории Паламе о. Иоанн Мейендорф показывает механизм синергийного действия, которое есть ответ на духовный первотруд и одновременно раскрытие полей деятельности и обретение чувства необходимости и внутренней, и бытийственной в этом действии[9]. И уже независимо от личной потребности возникает импульс к действию. Причем этот импульс нельзя идентифицировать с собственным желанием – это очень важный момент. Служение – это очень точное, очень емкое слово, но оно нуждается в укоренении не только социальном. Оно нуждается как бы в других корнях. В общем, вот так, такими мазками – сейчас я дам место вопросам – но я себя ощущаю, безусловно, в пространстве состоявшегося диалога. Ю.В.Громыко. Вопрос заключается вот в чем. Если взять современные формы научной деятельности: открытие новых материалов, продвижение в исследованиях первочастиц – что туда надо привнести с этой точки зрения? Возврат к некоторому первовопрошанию или что-то другое? Меня здесь интересует как бы программа:  все свернуть до первовопрошаний? Л.В.Сурова. Молитвы привнести. Как Менделеев. В той точке, где стоите, в той и вопрошаете. Менделеев именно так делал. Ю.В.Громыко. Как? Л.В.Сурова. Именно так. Он раскладывал эти карточки, они уже были написаны… Ю.В.Громыко. Я просто тоже этим занимался. Существует 244 теории описания того, как вопрошал Менделеев, которые не имеют к тому, что делал Менделеев… Л.В.Сурова. Никуда двигаться не надо, надо стоять на том месте, где стоишь. О.И.Генисаретский. И? Ю.В.Громыко. И что? Л.В.Сурова. И начинать молиться. О.И.Генисаретский. Непрестанная молитва сопровождает всякую деятельность. Л.В.Сурова. Это не так легко. О.И.Генисаретский. Простите, мы читали эти книжки. Л.В.Сурова. Это не так легко. Одно дело – читать, другое дело совершать. Это разные вещи. О.И.Генисаретский. Погодите, мы сейчас не в храме. Все-таки, а деятельность вы как понимаете? Л.В.Сурова. Как двуединое пространство внутреннего и внешнего, которое сопровождается прежде всего духовным напряжением вопрошания и молитвы. В результате этого обретается возможность внешнего. О.И.Генисаретский. Вы не считаете необходимым привлекать к анализу какое-то более-менее внятное и развернутое представление о деятельности? Ю.В.Громыко. Средства, цели – вот это все. Л.В.Сурова. Я не понимаю слова “внятное”. Ю.В.Громыко. Средства, цели – вот это все. Как там цели появляются? Л.В.Сурова. Средства и цели – это все очень просто. Здесь есть четыре важных категории. Первая категория – это поле деятельности. Вторая – это, на самом деле, цель. Третья очень важная – силы для осуществления. И четвертая – средства. Вот так они раскладываются. Очень важный момент, что поле задается не желанием человека, а чувством необходимости. Как бы внешнее преодолевает внутреннее. Здесь изначально происходит в каком-то смысле самоотречение. А по сути – привлечение человека к некоторой единой деятельности. Ю.В.Громыко. Извините. У вас есть какой-то опыт работы с конкретным изобретателем? Вот буквально, психоаналитики как поступили? Были бесконечные разговоры, потом появился Лайош Секкей. Он просто пошел к изобретателю и на аналитической кушетке стал из него извлекать эти комплексы и открытия давать. Поскольку у вас очень разработана такая теория, то вам просто нужна практика. Вам нужно взять несколько физиков-атомщиков или химиков и с ними начать по этой методике работать. И было бы очень интересно, какой будет результат. Л.В.Сурова. Вы знаете, у меня 30 лет педагогического стажа. Я именно в педагогике реализую это дело. Поэтому все, что я сказала о деятельности, у меня реализовано в педагогике. У меня есть достаточное количество книг. О.И.Генисаретский. Все понятно. Мы просто констатируем, что вы вне мира теории деятельности, которым мы занимаются сейчас. И это не хорошо и не плохо. Вы просто по факту вне этого. Л.В.Сурова. Я так не считаю. О.И.Генисаретский. Известен весь круг авторов, который занимается этими предметами. Вы утверждаете, что труд и деятельность благодатны, если в них присутствует молитва. Вами заявлена определенная точка, мы пока не прорываемся через нее. Все-таки диалога пока еще не получается. Л.В.Сурова. Я думаю, что христианская и философия, и психология – это вопрос, который вы задали Андрею – они, я думаю, есть, и я не вижу тут препятствий к тому, чтобы не прорываться. Некоторая теория, если воспринимать ее как theoria, она все-таки есть, и поэтому… Ю.В.Громыко. Да, но вопрос-то в чем заключается, как я понял Олега Игоревича. Он в своем вступлении стал обсуждать, что весь вопрос в гуманитарной рефлексии, а не в богословской. Какое должно быть  ее качество? В науке о деятельности  пока о гуманитарной такой рефлексии говорить не приходится. Есть теории, которыми  практиками занимаются. Речь вообще не о том, есть христианская психология, или ее нет. Сейчас мы уже переходим в такую область, где все есть. В разговоре со мной Г. П. Щедровицкий как-то сделал такое ошарашивающее, но абсолютно правильное суждение:.  «Ты пойми,- сказал он, – в мире мыследеятельности есть все. Как появляется слово, например, «христианская психология», – она сразу есть!» Поэтому вопрос заключается не в том, есть или нет: вопрос заключается в анализе качества с чисто гуманитарной позиции. И дальше уже можно говорить о познавательных приоритетах:  что лучше, гуманитарную психологию,  святых отцов и психологию Юнга? Т.е. проблема не в том, есть или нет, а в том, каково потребное нам качество знания. Нас только знание сейчас интересует. Что это – пересказ богословских воззрений,  популярный одних оснований или других, или новое знание, которое можно принести к богослову и сказать: вот. Он все бросит и начнет это осваивать. О.И.Генисаретский. Давайте не будем сейчас спорить в этом месте, но суждение произнесем совсем простое: различения цели и средства для описания деятельности никак не достаточно, хотя это и.важное категориальное различие. Л.В.Сурова. Средства можно разработать. Тезис я произнесла. О.И.Генисаретский. Спасибо большое. На этом уровне важно выбрать подходящий размер сложности описания. Можно сказать просто: действие, деятельность, можно различить в ней цели и средства, что преп. Серафим сделал, говоря о целях христианской жизни. А можно дальше членить деятельность и строить какие-то очень сложные конструкции. Где остановиться в простоте и сложности? Мы где-то тут колышемся: Понятно – просто, непонятно – сложно. Спасибо. Николай Беляев Если мы различаем активность и деятельность, то активность, в отличие от деятельности, это не самосущностная характеристика. На мой взгляд, это есть рефлексивный текст взаимодействия. Т.е. мы выделяем того, кто называет нечто, и само называемое, и обозначаем все это одной единицей, вместе как бы. Т.е. в зависимости от способа вашей организации, как вы взаимодействуете, такой будет и ответ, вы это же и увидите, эту активность, в конце концов, выделите. Она не присутствует натурально,  в отличие от движения. В связи с этим предполагается, что это не сущностная характеристика (она антропологична), а деятельность – сущностна. Предполагается, что антропос, т.е. то, что не может быть онтологизируемо, как Олег Игоревич говорил, и деятельность, которая может быть положена в основание некоторой онтологии, – это два разных проекта. И если оттуда смотреть, то они заданы параллельно. Можно говорить, что деятельность есть наказание для человека. Даже если смотреть натурально, люди не хотят деятельностью заниматься, идут на преступление. Легче украсть, убить, но в деятельность не ввязываться. О.И.Генисаретский. Это другой тип изощренности деятельности – совешенное преступление. Ю.В.Громыко. Преступная деятельность. Н.Беляев. Она квалифицируется, безусловно, в последствиях, но с деятельностной точки зрения. Власть накладывает лапу на деятельность и говорит, что она организует деятельности и может квалифицировать некий род активности как деятельность. Это предполагает некоторые репрессивные практики. Смысл моего сообщения в том и состоит, что можно, конечно, обсуждать теорию деятельности и онтологию, за ней стоящую, но при этом человек в этом не участвует. О.И.Генисаретский. А как вы проинтерпретируете в свете сказанного практику трудового перевоспитания, перековку наших советских соотечественников? Поскольку, исходя из того, что владыкой мира будет труд, и прочих деятельностных посылов, –  и не без влияния «производственников», «конструктивистов», «НОТовцев» и других теоретиков деятельности, была учреждена в СССР система исправительно-трудовых учреждений. Везде в мире наказание – лишение свободы, а у нас рабский труд как орудие перевоспитание преступника.  Зловещий оскал теории деятельности нигде не показал так своей сущности как в практике трудового перевоспитания советского человека. Н. Беляев. Это же тогда проект накладывания властных отношений на превращение активности в деятельность. О.И.Генисаретский. Что же получается: активность – это свободная, а не квалифицированная и властно структурированная деятельность? Ю.В.Громыко. А как вы рассматриваете проблему паразитизма: как акт суждения, который делается исторически? Например, в условиях цивилизационного диалога, где есть определенная – Олег Игоревич очень правильное слово вносит – агональность разных движущихся групп населения, родов. Положим, оценивают какую-то группу и заключают, что ей свойственен паразитизм, убывание или даже гибель на данной территории, и это выступает в виде своеобразного оправдания захвата. Как вы думаете об этом, учитывая ваше суждение о том, что люди не стремятся к деятельности? Олег Игоревич очень правильно заметил, отвечая  на вопрос Андрея Андрюшкова про проработанность трудом, что оправдание человека – в труде, а труд этот может быть и трудом молитвенным.  Вот по отношению к этому как вы располагаете паразитизм? Н. Беляев. Тут можно вспомнить высказывание Георгия Петровича, что любая борьба – это, в конце концов, борьба за деятельность. И за контроль над деятельностью. В этом смысле, здесь стоит вопрос средств. Если рассматривать исторически, то возможна реконструкция, когда мы можем исторически говорить, что там деятельность была, она есть как сущность, ее можно эксплицировать. И по отношению к ней можно выделять паразитирующую надстройку. Как потом ее называют, деятельность над деятельностью за счет мыслительных средств (понятие управления из методологии). Потом уже выделяется мыследеятельность и т.д. Попадаем в этот же самый ряд и не улавливаем, на чем он собирается: чловеческое пропадает. О.И.Генисаретский. А не есть ли это вопрос о справедливости? Пиявка, когда она куплена в аптеке и сосет кровь пациента – не паразит, а лекарство. А если сама она прилепится в прудк, она вампир, уже нехорошая пиявка. Где брать основание для оценки тут деятельности на паразитизм? Н.Беляев. Сложно. О.И.Генисаретский. Пока сложно ответить. Г-н Станкевич, пожалуйста. Геннадий Леонидович Станкевич Я хотел бы проявить несколько реальностей и по поводу интеграции этих реальностей построить размышление. Первое. Олег Игоревич,с одной стороны, обычным для него способом  непроявленного содействия, а с другой стороны, прямого воздействия на аудиторию, очень интересным образом уже задал определенное направление размышления. Оно, собственно, вытекает из того вопроса, который был поставлен в начале. Так что же здесь происходит? В каком формате мы работаем и вообще по поводу чего, что является предметом? Буквально несколько минут назад прозвучало высказывание: диалог состоялся. В середине было высказывание о несостоявшемся диалоге. Очень интересная получается палитра всего этого действа или же события, – как определяет Олег Игоревич, – сквозь которое целостность начинает проявляться или в котором целостность обретает себя. Подводя некоторый итог попыткам определиться, что здесь происходит, можно сказать, что происходит нечто, что можно назвать трудом, можно назвать деятельностью, можно назвать творчеством. И то, какую нагрузку несет каждое из этих понятий для каждого из нас, здесь присутствующих, — это вопрос внутреннего выбора или же внутреннего самоопределения, о котором говорили вчера и сегодня. Диалог состоялся. Мне бы здесь хотелось немного конкретизировать. Я думаю, что диалог Олега Игоревича и Юрия Вячеславовича состоялся. Если говорить обо мне, то я не уверен, что у меня состоялся диалог, в том понимании, в котором это имелось в виду в тех или иных выступлениях. По той простой причине, что я, когда захожу на территорию диалога, рассматриваю его как поле деятельности, которое, с одной стороны, имеет границы своего начала, с другой стороны, может не иметь границ своего завершения. И тогда вопрос самоопределения, — в какой точке диалогического пространства я вижу процесс и сам нахожусь, — собственно, и становится тем предметом, по поводу которого я начинаю совершать определенные действия. И тогда вопрос: вношу ли я в контекст того или иного действия в пространстве и процессе диалога какой-либо деятельностный смысл, и более того, смысл трудовой, и еще более того, смысл творческий. Это уже, наверное, вопрос моего выбора, моего самоопределения. Фрагмент второй. Сергей Чернышев, рассматривая историю становления и классификации различных видов деятельности, говорит о том, что любое производство и воспроизводство вещей должны превратиться в производство-воспроизводство человеческих способностей. И я сразу же себе задаю вопрос: о каких способностях ведется речь? И вообще, как мы должны перейти от производства-воспроизводства вещей – к производству-воспроизводству человеческих способностей,  или же мы уже в производстве вещей собственно осуществляем воспроизводство человеческих способностей? И тогда следующий вопрос: что значит “человеческих способностей”? Я не знаю, для меня это нечто совершенно космическое. Но оно становится еще более космическим, если вспомнить сказанное вчера Виктором Ивановичем Слободниковым, что не просто человеческих, а человеческого в человеке. Тут появляется следующий пласт: вообще о какой деятельности, творчестве и уж тем более оправдании человеческого в человеке и воспроизводстве каких человеческих способностей в человеке человеческим способом идет речь? Фрагмент третий. Я воспользуюсь метафорой Александра Попова относительно тоски и нужды. Эту яркую метафору можно очень точно приложить к тому, что сейчас происходит в контексте деятельностного самоопределения, когда мы берем те или иные сообщества, трудовые сообщества – компании, коллективы, фирмы, заводы, предприятия, как угодно назовите. И если с этой точки зрения посмотреть, то настолько мощный запал существует между понятиями нужды и тоски? Но если я начинаю как-то опредмечивать этот уровень, то он для меня становится понятным вот в каком контексте. Тоска по несуществующему и нужда как необходимый элемент движения касаются вопроса, связанного, как мне кажется, с поиском той энергии, которая может продвигать, развивать то или иное сообщество. Ее как угодно обозначают – говорят об идее, об идеологии. Но как только мы начинаем занимать это поле, сразу же встаем перед вопросом: это есть некоторая категория делания или это категория, которая не делается? Некоторое конструирование или элемент, который может быть дан только в молитве, та точка, тот энергетический центр, который начинает продвигать и развивать? И тогда — где здесь место человеку, и становится ли это некоторым предметом его деятельности, и может ли быть это предметом его деятельности? И тогда — есть ли будущее у всех этих поисков, тех или иных технологий и способов для самоопределения с целью нахождения этого энергетического потенциала, который даст возможность развить это человеческое в человеке, воспроизвести те способности, которые ему даны? Фрагмент четвертый. Любая деятельность, о которой мы говорим, так или иначе проявляет определенный фрагмент реальности. Проявляет, расширяет, утверждает, развивает и т.д. Здесь трудно с этим спорить, но когда мы говорим о труде, мы говорим о деятельности, которая проявляет тот или иной фрагмент реальности. Естественно, в центре мы видим человека, который собственно и делает ни что иное, как проявляет эти реальности. Сегодня речь шла о реальностях, на границе которых собственно человек находится. Это реальность его внутреннего самоопределения, реальность его внешнего действия. Это звучавший сегодня вопрос об аутокоммуникации, внутренней коммуникации. Эта ли реальность формируется? И когда человек попадает на границу этих двух пространств, не оказывается ли он в ситуации некоторого титанического труда, связанного с обнаружением и сведением этих двух реальностей, объединением их в себе? И тогда вопрос, который был затронут в первом фрагменте, связанном с диалогом, уместен и здесь. Видимо, когда эти реальности оказываются в некоем созвучии и являются обнаруженными каждая для себя через человека, тогда этот диалог и устанавливается. Но что же мы подразумеваем под диалогом? Возможность услышать друг друга? Или под диалогом мы подразумеваем некую событийную конструкцию, фрагмент реальности, в которой происходит обнаружение некоторой точки, имеющей отношение к человеческому ресурсу, к человеческим способностям, имеющей отношение к воспроизводству и производству, к пониманию, в конечном итоге к самоопределению? Спасибо.Х.Х. Но где эта точка? Что мы подразумеваем под диалогом? Нашли ли мы общий язык? О.И.Генисаретский. Вряд ли диалог и язык,  скорее  или диалог, или язык! Г.Л.Станкевич. Я бы сказал так: я не стремлюсь к прояснению того, какой же язык становится носителем диалогического пространства. Мало того, я думаю, что языки как таковые собственно и формируют это диалогическое пространство, в котором возможно появление определенной точки, о которой шла речь. О.И.Генисаретский. Слова о нужде и тоске возникли сначала из практики, из Сибири, из мест, не столь отдаленных, и не были так заострены экзистенциально и прагматически, как сейчас это сделал Геннадий. Поэтому я обращаю ваше внимание на это заострение: , это гуманитарная философская манера речи, введенная Хайдеггером, – размечать пространство мысли не категориями, экзистенциалами, такими как  забота, тревога, болтовня, нужда,. А второе, что очень важно в хайдеггеровском контексте, это различение бытия и сущего. Онтологии он оставил для  сущего, заговорив о бытии, что схватываемо не дискурсивными конструкциями, а , говоря на манер М.М.Бахтина, ценностными интонациями. Согласитесь, Юрий Вячеславович, что  теория деятельности не склонна была вводить что-либо в свою предметную область подобным образом. Ю.В.Громыко. Здесь я готов согласиться, но с другой стороны, хочу сказать, сколь важно развитие диалогической и коммуникативной структуры по отношению вообще к деятельностной форме О.И.Генисаретский. Коммуникативной, да. Но она может быть и массовой коммуникацией, бесконечно далекой об личностно окрашенного общения. Ю.В.Громыко. Речь идет не о массовой коммуникации, а о диалогической стратегии. О.И.Генисаретский. Я обратил бы внимание на другое: когда мы признаем нечто бытийно важным, и выраженным свое признание в ценностных интонациях, – это гуманитарная манера самовыражения. Но, как заметил Гегель: “По тому, чем довольствуется дух, можно судить о величине его потери”. Обратите внимание,  ведь не было  ничего определенного сказано о языке, о диалоге, соответствующего православному умозрению,  православному чувствованию. Думаю, так происходит потому, что здесь какой-то затор: нежелания, да и неумения говорить обо всем этом… Ю.В.Громыко. … не разрушая искренности. О.И.Генисаретский. С одной стороны, не нарушая фигуру искренности, потому что легко впасть во многое чего. Но с другой стороны, из-за привычки мыслить конструкциями, идеологическими блоками, формациями. Все в  теории деятельности было настроено на что-то такое гигантское, на какие-то геологические перевороты. Там, где были леса, распахашем и засеяны поля, а реки повернем вспять. В таком масштабе мыследеятельности нет места нужде и тоске. Потому и стоит чего-то продвижение в сторону гуманитарного дискурса, что можно начать ставить слух на эмоционаьно-ценностное интонирование. Ю.В.Громыко. Геннадий Леонидович, а  с точки зрения  обрисовыванной вами структуры диалога, каково соотношение таких моментов как позиция, репрезентация, взаимная репрезентация как обнаруживаемых характеристик события? Г.Л.Станкевич. Собственно, отвечая на вопрос относительно языка и диалога, я сказал что те формы действия, о которых вы говорите, и составляют один из языков диалогического пространства. Трудно говорить об обнаруженности, если нет репрезентации, взаимной репрезентации и других фигур, возникающих здесь, потому что только тогда возникает антропологическая проявленность, антропологическая цельность. И только тогда, с моей точки зрения, и возможен этот диалог. О.И.Генисаретский. Хотя тут я бы сделал два добавления. Во-первых, стоит вспомнить одополнительности диалога и синергийности. Эти два языка и такв чем-то очень близки, но я считю возможным говорить о диалогической синергии[10]. Но тогда, если все-таки и диалог, и синергия, то тогда я должен указать еще и на сюжетно-иконическую их предъявленность. Диалогическая синергия иконична, поскольку протекает в пространстве образов, и сюжетна, поскольку процесс ее описывается в терминах сценально-драматических . А если так, то речь должна идти не столько о предъявленности (репрезентации), а о сюжетных траекториях, о стратегических линиях (развития). Говорю это для того, чтобы подчеркнуть, что упоминаевшиеся репрезентации  также имеют процессуальную, деятельную породу, а не только созерцательно-феорийную. Ю.В.Громыко. Хотя может быть и такая. О.И.Генисаретский. Она и позволяет завесить и закрепить схваченное содержание. Есть гениальный кадр в “Солярисе” А. Тарковского – зависание героев воздухе, когда на развороте их космической станции, они оказываются в состоянии невесомисти, а для нас, зрителей, как бы влетают в прострнство картины Брейгеля, висящей тут же на стене! Когда удается прожить момент подобного зависания, памятью о нем потом означаются  чувства единения и и согласия. Ю.В.Громыко. Нарисованы два ряда. С одной стороны, разворачивается пространство диалога с обнаружением и самообнаружением некоторых состояний, динамики состояний как возможного выхода и постоянно чувствуемой событийности. Причем эта событийность может не состояться и фиксируется как некоторая пустотность самого этого пространства. А с другой стороны, — иконическое зависание и статика. Но с этой точки зрения можно сказать, что так нарисованные ряды – это и есть гуманитарно-антропологическая трактовка мыследеятельности. О.И.Генисаретский. Если у вас есть такая задача. Ю.В.Громыко. Не просто “если есть такая задача”. Потому что здесь возникает очень важный вопрос – с ним как раз связана моя позиция, и здесь просто есть возможность ее уточнить. О.И.Генисаретский. А мне кажется, вы находитесь в разных департамента :вы, Юрий Вячеславович,  — в методологическом, а Геннадий Леонидович — в гуманитарно-психологическом. Ю.В.Громыко. На мой взгляд, это и есть очень важная проблема узелка. У Энгештрема есть такая манера размышления про деятельность. Он говорит, что сейчас требуется другая пластика обсуждения деятельностных процессов, которая связана не с тем, чтобы прокладывать какие-то шпалы, рельсы, а с завязыванием узелков. Вот здесь, мне кажется, возникает очень интересный узелок, от которого потом можно идти к обратным концам нити, где собственно антрополого-гуманитарная и деятельностная практики могут обретать совершенно другой смысл. О.И.Генисаретский. Мы к чему-то приблизились. Л.И.Айдарова Хотя все очень устали, я тоже устала, но попробую взять на себя рискованную задачу и показать, что наш председатель, Олег Игоревич, на самом деле замечательный представитель психологии деятельности. Может быть, мне это удастся, а может быть нет. Если мы вспомним то, что говорил в своем докладе Олег Игоревич, то первое, что было названо, это тематические поля. Прекрасные поля, и в своем вопросе я просила их еще раз повторить, назвать, больно хорошо было. И призвал наш дорогой докладчик в этих полях работать. И мне кажется, что поля, обозначенные как личность и ее невозможность для каждого конечного человека, цельность или рождение вопрошающих смыслов — это все уже говорит о том, что Олег Игоревич — замечательный деятельностный психолог. Потому что прежде, чем начинать действовать — а он говорил: давайте работать в этих полях, а не просто их называть, — он ставит проблемы. Хорошо поставить проблему — это уже полдела. Здесь вам от меня как психолога этой самой теории деятельности — огромный плюс. Второе, что нам тоже предложил в своем докладе Олег Игоревич. Он говорит: есть идея служения иразные способы служения. Ученые одним способом служат, поэты, художники – по-другому, слуги – по-своему. И вот дарение, служение тем способом, который тебе дан, который тебе открыт — это вторая идея. Она по большому счету тоже принадлежит теории деятельности. А в теории деятельности я бы выделила такие самые главные фигуры: Выготский – трагическая фигура, Гальперин Петр Яковлевич – по-своему трагическая фигура, Леонтьев Алексей Николаевич. Мне кажется, что это люди, которые поставили проблему, показали пространство, в котором можно двигаться, ставя и решая задачи психологии деятельности. Третий момент. Каким образом выстроить такие — заземлю совсем — учебные образовательные программы, которые помогли бы открыть человеку или вместе с человеком, что есть мир, место человека в этом мире и даже ребенка в этом мире, его возможности, большие и малые. И в этом случае психология деятельности сделает то, чего не делали вчера ни Братусь, ни Слободчиков. Они говорили, что нужно возвратить в психологию понятие личности, понятие души и духа. Правильнее было бы на основании того, что мы сегодня слышали, не возвратить, а показать, каким образом взрастить эту самую личность и развивать эту самую душу, которая в ней, наверное, должна была бы быть. И вот у меня такое предложение — но, наверное, у вас, Олег Игоревич, это все есть — такой курс для малых детей или для взрослых студентов ваших. Каким образом с этими разными аудиториями начинать открывать, выстраивать эту гуманитарную картину мира и открывать место человека в этом мире, используя в том числе и тексты — сегодня мы говорим о текстах о. Павла Флоренского. И надо не просто говорить, а предлагать реальные конкретные программы, конкретные способы введения человека в культуру с тем, чтобы он оставался в своей возможности состояться и родиться как человек. Значит, о чем должна заботиться эта самая психология деятельности по большому счету — не те, кто это проговаривает, а те, кто поставил эти проблемы, — как сориентировать человека в этом мире, чтобы он не потерялся, а мог расти как человеческое существо. И второе — как помочь войти ему в эту новую реальность, в неведомый ему предмет. Он родился в культуру, культура ему предстоит. Методологам немножко легче живется — мне кажется со стороны психолога, — чем психологам.  Потому что психологи в ответе за то, каким образом человек прикоснется к этой культуре, и что ему в этой культуре откроется, откроются ли ключевые, внутренние, конституирующие свойства и отношения, и каким образом он будет двигаться, ориентируясь и опираясь на них. Тот же Петр Яковлевич Гальперин, когда я была студенткой, говорил: “Ладушка, мы же с Шабельниковым (сейчас он завлабораторией личности) открыли, что такое инсайт, что такое озарение. Мы открыли, но как выходить на самое-самое главное, что этот предмет строит? Этого не так много, эти базальные, ядерные схемы, отношения. Мы побоялись назвать нашу книгу “О формировании инсайта”, мы назвали ее “О формировании быстрой мысли”[11]. Мы издали ее не в Москве, а в Алма-Ате, иначе бы нас выгнали из университета, а его из студентов”. Т.е. психология жила в жутко тяжелых условиях, но ставила задачу вывести — если уж беремся строить образование — на какие-то вещи самые главные, самые предельные, последние. И вот мне кажется, то, что вы сегодня говорили, имеет отношение к этим предельным, конечным вещам, с которых нужно начинать образование и не бояться, что перед нами маленькие дети. Потому что на самом деле дети – народ гениальный, и мне уже 40 лет посчастливилось с ними работать, и я знаю, насколько они талантливее и умнее нас, взрослых. Второе. Если вы психолог и представитель деятельности — и сегодня это как-то хорошо звучало, — нужно проработать психологический инструментарий в виде знаковых систем различной мощности — символы, знаки, роли, обряды, образы, чтобы человек мог вкладывать в них свой открывающийся опыт, с ними работать, играть с ними. Этот психологический инструментарий нужно помочь человеку изобрести или дать ему готовым, чтобы он мог работать и быть способным — не надо бояться этого слова. Алексей Николаевич Леонтьев говорил, что когда мы беремся за обучение, нужно дать способ действия наперед, т.е. на нескольких фактах  открыть способ видения действительности и способ оперирования тем материалом, в который ты входишь. Это старался делать и  Давыдов. Дальше. Сегодня во многих ваших словах я слышала, что обучение и образование должны открыть не только сферу значений, но и сферу смыслов, способность по-своему, индивидуально, уникально прожить то, что тебе открывается. И на этом ты все больше и больше будешь приближаться к тому, что есть личность или индивидуальность. Очень хотелось бы узнать, где прочитать короткую прекрасную вашу работу о том, каким образом человека, которого вы учите, делать причастным к тому, что ему открывается, и как вместе с этим человеком строить гуманитарную картину мира, одной из координат которого будет человеческое измерение. Психологи вас поблагодарят, в ноги поклонятся и скажут, что вы первый психолог. Или вот сейчас вы заметили: я не несу информацию моим студентам, я только предлагаю некоторые ситуации – правильно? Т.е. ваша стратегия – создать сюжетные ситуации с тем, чтобы вызвать отношение и включенность слушателей в их проработку. Олег Игоревич, это же третий высший тип учения, когда вы не даете ничего готового. Или, наоборот, вы не даете готовые алгоритмы, правила действия, деятельности, которые надо исполнить, а учите аудиторию вместе с вами ставить проблемы и в них расти. Вот мне кажется, что вы прекрасный представитель деятельностной теории. Юрий Вячеславович, вы спросили: как этому ядерщику можно помочь, то ли цели, то ли средства, то ли проблему передавать. Вот он решает задачу когнитивную, рациональную, познавательную. А вы дайте ему – мне кажется, это то, с чем будет согласен, наверно, Олег Игоревич – дайте ему возможность на это же взглянуть глазами художника и глазами того самого слуги – художественное и нравственное восприятие. Т.е. с триединой позиции. Можно мир познавать, можно его видеть как красоту гармонии, и как человек, отвечающий за то, что делает. Ставить исследовательскую, художественно-эстетическую и нравственную задачи нужно в интеграции. Человек должен иметь возможность выскочить из интеллектуальной задачи и посмотреть на нее другими глазами. Л.В.Бурмистрова Я хочу начать с замечательных слов моего первого духовного отца. Это был отец Иннокентий Просвирнин — архимандрит, игумен. Он, к сожалению, погиб. Собираясь набирать в гимназию одаренных детей, мы пришли к нему, и он нас спросил: «Что вы делаете?» Мы говорим: «Ищем таланты». Тогда он сказал: «Их надо не искать, а прятать. Потому что за ними охотятся и другие совсем силы». Если мы говорим о деятельности, то трудиться должен любой человек. Это не важно, в какой сфере он трудится, но он должен трудиться. Но труд, в зависимости от того, как человек трудится, может быть очень разным. Первое, что я тоже положила бы в основание труда, это молитва. Молитва именно как крик, как обращение к Богу: правильно ли я делаю. Я наблюдала за очень многими людьми. Вот отец Артемий Владимиров выделяет очень интересный тип людей. Это – вы о них упомянули – православные бомжи. Понимаете, желание куда-то вырваться со своего места. Людмила Васильевна говорила очень хорошо: на своем месте стой, держись, делай то, что ты можешь. Мы действительно должны очень ответственно относиться и действовать в тех дарах и тех талантах, которые нам даны. Мы люди грешные, мы не можем слышать голосов, мы не можем духов почувствовать, но по нашим дарам, по тому, что нам дано, мы, конечно, можем определиться и правильно действовать в той области, которая нам дана. Хочу сказать, что очень важны три области деятельности, за них особенно мы дадим ответ. Это божественные профессии: врач, учитель, священник. Вот все мы, кто здесь стоим, мы не просто дадим ответ, а мы дадим ответ, потому что нам обязательно дана божественная благодать. На божественную профессию дается божественная благодать, если эта профессия, конечно, с молитвой. Безусловно, этот молитвенный труд, это основание любого дела, оно должно быть. И что еще очень важно, этот молитвенный труд должен обязательно сочетаться с очень высоким профессионализмом. Мы должны знать все лучшие изобретения, утвердившие себя в деятельности и давшие хорошие результаты в истории, и сами, участвуя в этой деятельности очень внимательно и очень ответственно, все это изобретать. Поэтому молитвенный труд плюс высочайший профессионализм. Свое место в этом мире в зависимости от даров. Вот тогда, мне кажется, деятельность и будет той самой высокой деятельностью. Олег Игоревич Генисаретский Спасибо всем. Заканчивая этот фрагмент конференции, позволю себе два кратких суждения. Обратите внимание: говорение о деятельности с отсылками к  эмоционально-ценностным интонациям  нужды, тоски, тревоги, заботы, негативного толка. Перечисленные интонации фиксируют некий недостаток. Ясно, что там есть параллельно другой ряд: избыток сердца, от которого, согласно Псалмопевцу, говорят уста, беззаботная радость, твердая надежда, любовь. Но дальше наступает смущение: а почему собственно на этом эмоционально-ценностном и сюжетно-иконическом поле воспроизводится двузначная логика рассудка? Не есть ли это  всего лишь редубликация какого-то интеллектуального стереотипа: на все смотреть с точки зрения плюса и минуса?  Не свидетельство ли это того, что наши представления о деятельности застряли в фазе логико-категориаьных конструкций, и не доведены нами еще до антропологического понимания? З. Фрейд полагал, что логическое отрицание есть косвенная форма эмоционально-ценностной склонности, пока еще не готовой к вербальному выражению согласия. Иногда нам проще означать происходящее путем его отрицания, или плетения сети противопоставлений, или противоречий. Но ведь и в самом деле: от избытка сердца говорят уста. Есть естественное человеческое стремление к положительности (позитивности), и тут именно согласие на двузначность, склонность к двоемыслию начинает многое и слишком многих путать. Боюсь, мне не удастся более внятно поставить свой вопрос. Но от того он не перестает быть архиважным. Потому что за ним прячется мощная энергетика катексиса: удовлетворения и неудовлетворения, оценка эффектов деятельности на положительность и отрицательность, морок счастия-злосчастья… , и тут наступает какая-то тупая простота. В самом, казалось бы, тонком месте, где чувства и переживания только начались, вдруг — предательская ясность. Это –  вызов. Если кто-то предложит разумную повестку дня для обсуждения сего будоражащего мое антропологическое воображение вопроса, я буду ему очень признателен. А еще обратимся к третьему углу несостоявшегося уже полилога, а именно к мифопоэтике,  мифопоэтической модели мира,. Потому что Л. С. Выготский и П. А. Флоренский остались в ушедшем от нас веке, а Владимир Николаевич Топоров — проникновеннейший  русский православный мыслитель, слава Богу,. еще здравствует, и книги свои публикует[12]. Кстати сказать, у о. Павла была высказана мысль, что инварианты мифопоэтической лирики фундаментальнее концептов и процедур  интеллекта. И тут нас ждет символическая переинтерпретация возрастной психологии, различающей я мифопоэтический периода Пиаже (волшебную сказку детства),   героически-подростковый, а потом к юношеско-романтический периоды, исследовавшиеся Е. Субботским, а потом уже разные периоды взрослой жизни: семья, дети, дом и т.д.. Ю.В.Громыко. Прозаика. О.И.Генисаретский. Высокая проза зрелости. Но, кстати, и поэзия — родительства  отцовства и , материнства. Но это не просто возрастные фазы, они имеют свою символическую (мифопоэтическую) нагрузку с разными служениями. Служение — вовсе не прерогатива взрослых. Может быть дети и не во всм  талантливее нас, взрослых, но уж точно, что у них свои служения есть.  У всех возрастов – свои, весьма разные  служения. В конце концов, что такое психоанализ, как не игра на одном лишь мифологическом мотиве — эдиповом комплексе. А репертуар  сюжетов в мифопоэтическая модели мира поистине бесконечно разнообразен. велик. Предлагаю подумать о конференцию по мифопоэтической антропологии. [1] В этом единодушны: Энциклики Его святейшества Папы Римского 1891, 1981, 1991 годов о труде и человеческой жизнедеятельности, нравственности морали. – Киев: Институт праксеологии, 1993, и Основы социальной концепции  Русской Православной Церкви ( http://www.russian-orthodox-church.org.ru/sd00r.htm). [2] International Society for Cultural and Activity Research (ISCAR): http://www.iscar.org/ [3] Н.А. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. – Париж: YMCA-PRESS, 1955, Москва: Наука, 1990  – Прим. сост. [4] См. дискуссию по выступлениям игумена Андроника (Трубачева) и А.Н. Паршина в разделе «Антропологические перспективы и разработка наследия о. Павла Флоренского», а также Священник Павел Флоренский. Философия культа (опыт православной антроподицеи). – М.: Мысль, 2004. – 685 с. – Прим. сост. [5] Осип Мандельштам. ??? [6] “Ибо мы признаем, что человек оправдывается Верою, независимо от дел Закона” (Рим., 3:28). –Прим. сост. [7] “Но хочешь ли знать, неосновательный человек, что вера без дел мертва?” (Иак.2,20) – Прим. сост. [8] Епископ Александр (Семенов-Тянь-Шанский) Православный катехизис. М.:Издательство Московской Патриархии, 1990. – Прим. сост. [9] Meyendorff J. St. Gregoire Palamas et la mystique orthodoxe. Paris, 1959. – Прим. сост. [10] Генисаретский О.И. О конструкции и композиции в иконологии П.А.Флоренского // Страницы истории отечественного дизайна. Исследования и публикации – Труды ВНИИТЭ. Серия «Техническая эстетика, вып. 59.- М.:ВНИИТЭ, 1989. – С. 44 – 58. [11] Шабельников В.К. Формирование быстрой мысли: Психологические механизмы «непосредственного» понимания объектов. .Алма-Ата: Мектеп, 1982. – 210 с. – Прим. сост. [12] К сожалению, это предложение О.И. Генисаретского пока не получило воплощения. – Прим. сост.

Поделиться в соц. сетях

Опубликовать в Google Plus
Опубликовать в LiveJournal

Добавить комментарий