PROMETA

Трансгуманизм по ссылкам второго порядка

Автор:Генисаретский О. И.

 

Our uniqueness will lie in the ability

to create our own successors
(Steven Levy)

В замечательной статье Александра Ф.Филиппова «Восстание картезианцев: к социологической характеристике фильмаБегущий по лезвию» приведен фрагмент интервью корреспондента «Нью-Йорк таймс» Клавдии Дрейфус с директором проекта «Бог и компьютеры» МТИ Анной Ферст:

«Вопрос: Зачем нужен теолог в такой лаборатории?

Ответ: На то есть две причины. Во-первых, конструируя аналогичные человеку машины, вы делаете предположения о человеке. Теологи исследуют культурные и духовные измерения именно этого вопроса: что значит быть человеком?… Но есть и другая причина. Если мы конструируем роботов, способных на социальное взаимодействие, заставляющих людей общаться с ними как с личностями, то возникают сложные нравственные вопросы. Например: кто мы такие на самом деле? Развились ли все наши реакции в действительности механическим и функциональным образом? Или же у социального взаимодействия есть такое измерение, которое выходит за эти пределы? Почему я должен считать, что у кого-то еще, подобно человеку есть собственное достоинство, хотя [этот кто-то] – всего лишь механическая вещь?

Мы, например, часто дискутируем такой вопрос: какой порог развития будет достигнут, когда роботов больше нельзя будет выключить? На самом деле это вопрос о том, когда именно тварь заслуживает считаться внутренне ценной?» .[1]

Заметим кстати: когда интервьюер спрашивает, зачем нужен теолог в лаборатории, занимающейся проблематикой искусственного интеллекта, она (ее вопрошание) бьет в точку «зачем», «с какими целями», нисколько не смущаясь расхожими припевками об «окончательной победе секуляризации», состоявшейся  де уже в индустриальной фазе развития, но и не задаваясь вопросом о постсекулярных перспективах постиндустиальной фазы.[2]

Но почему, отвечая  Клавдии Дрейфус, Анна Ферст, — с точностью до перевода с английского на русский, — говорит мужской речью «Почему я должен считать…»? Не спешите, однако, с упреками мне в мелочной придирчивости, или навязчивом «о-гендеривании» всего на свете.

В своем исследовании о «традиции матерей в свете Юлии Кристевой» Миглена Николчина приводит отнюдь не риторический вопрос Стивина Леви, перекликающийся с цитированным только что интервью: «Существуют ли другие формы жизни, искусственные, которые стремятся прийти к бытию (курсив мой – О.Г)? Или они используют меня в качестве транспортного средства для их воспроизводства и их внедрения».[3]

Ответ на походя процитированный метафизический вопрос  предваряется констатацией того же накала: «… все типы нашей любви разворачиваются уже в тени машины и именно в этой тени я пытаюсь сформулировать мой вопрос. Достаточно ли аскетизма игры для поддержания метафизики тела?»

Сам же встречный ответ-вопрос таков: не будут ли впредь зачатые в тени машин дети «рождаться из царства невидимых простейших? Дети, которые будут не порождать формулу… но порождаться ею и приходить в ее объятия? Не равняется ли труд по о-гендериванию языка требованию игрового сохранения различий полов и их проблематики в будущем, которому они, может быть, будут без надобности? Не придает ли это требование игровому о-гендериванию крайнюю серьезность, касающуюся самых основ нашей социальности? И не призвано ли сюда, наконец, слово женщины – для того, чтобы передать языку телесность, что здесь растворится и затем будет отправлена куда-то – киборгам? Если эта фантастическая надобность, фантастическая мольба, выворачивающая наизнанку мольбу андерсоновской русалочки, действительно возникает, — она заполняет всю вселенную своим призрачным трепетом. «О, мать дай мне тело, сделай меня смертной, чтобы я могла любить!» … этой невероятной просительнице так скажем мы: Читай и внемли! Ритм есть твое тело, и синтаксис да объемлет тебя».[4]

[4]  Миглена Николчина. Значение и матереубийство. Традиция матерей в свете Юлии Кристевой. Перевод З. Баблояна. М.: Идея-Пресс, 2003. с.62-63.