PROMETA

СТЕПАНОВ Е. ДЕКАРТ И ПРОБЛЕМЫ ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ ГЕРМЕНЕВТИКИ

ДЕКАРТ И ПРОБЛЕМЫ ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ ГЕРМЕНЕВТИКИ
Автор:Степанов Е.
Источник публикации: Архив ПРОМЕТЫ

Предисловие Генисаретского О.И.
6 июля 1978 г. на очередном семинаре в Новой Утке, где находилась база отдыха Уральского филиала ВНИИТЭ и несколько лет подряд проходили крутые методологические бдения, я, комментируя  сделанный до того доклад А.Раппопорта, выступил с сообщением на тему «Декарт и проблемы экологической герменевтики». От того доклада у меня, к сожалению, сохранился только план из шести пунктов, и следы в памяти, сопровождаемые, впрочем, устойчивым чувством содержательной значимости для меня же, того события. Возможно, стенограмма выступления обнаружится в каком-нибудь в субархиве ММК. Имя Декарта упоминалось в сообщении в той связи, что в излагавшеся типологии сред, различаемых по признакам «тождественное //нетождественое» и «внутренне // внешнее», один тип средовых пространств, а именно, «внутренне-самотождественное», был отождествлен мною с декартовым lumen naturale, то есть с «естественным светом разума». Далее, в ноябре того же 1978 г., я читал уже более развёрнутый вариант доклада на ту  же тему, но, кажется, под другим названием, в ленинградском Доме архитектора, после чего получил от А. Степанова публикуемый ниже комментирующий текст.

Письмо Александра Степанова.
Дорогой Олег!
Мне хочется еще немного пообщаться с Вами на поприще экологической герменевтики. Ради этого я предлагаю Вам еще раз обратиться к мифу о нисхождении Иштар в царство Эрешкигаль. Оказывается, мне так хотелось, чтобы образ искупительной жертвы богини был подревнее, что я непроизвольно приписал Иштар-Иннане этот мотив, ничуть не сомневаясь, что так оно и было. На самом деле, как пишет С. Кремер, Инанна решается спуститься в Подземное царство, чтобы сделаться его владычицей и таким образом, вероятно, воскресить мертвых[1]. Для этого она собирает надлежащие божественные законы и, украсив себя надлежащими царскими одеждами и драгоценностями, спускается в царство Эрешкигаль и приближается к её лазурному храму. Привратник согласно указаниям своей госпожи проводит Инанну через семь врат Поземного царства. При прохождении каждых из этих врат с неё, несмотря на её протесты, снимают по частям одежды и украшения. Наконец её проводят через последние врата и, совершенно обнаженную, ставят на колени перед Эрешкигаль и Ануннаками, семью судьями Подземного царства. Они бросают на Инанну свои смертоносные взгляды, и Инанна превращается в труп, который затем подвешивают на колышек вбитый в стену. Это только начало (потом её воскрешают, но за её возврат на землю платится жизнью её супруг, пастух-царь Думузи: его убивают демоны преисподней), но нет нужды продолжать, так как в уже дважды пересказанных мною обстоятельствах Сошествия сосредоточено все, что я снова хочу Вам сказать.
Мы видим здесь два рода границ. Вратами отмечены проходы между уровнями мироздания[2]. И, как Вы и говорили, значения рождаются  в этом ряду границ, которому должен быть изоморфен ряд граничных состояний ужасающей жизни богини, в коротком пересказе не изображенный, да и в самом мифе, насколько я помню, скорее подразумеваемый по аналогии с макрокосмическим рядом, нежели выраженный явно. Там, в подразумеваемом ряду нисходящих ступеней жизни, если только мы не сами вчитываем этот ряд в мифический образ, значения тоже рождаются. Однако не этот внутренний ряд живописуем в мифе, а другой, видимый, осязаемый, весомый ряд, на котором, в сущности, и сосредоточена выразительная суггестия мифа: это ряд телесных оболочек, царские одежды и драгоценности, которыми как бы концентрически ограничиваются всё более сокровенные сущности Инанны[3]. Вот это и есть тот ряд границ между двумя вертикальными рядами, о которых я не смог достаточно ясно сказать сразу после Вашего доклада. Там, на вертикали, значения рождались. Здесь, на концентрических оболочках, значения суть. Конфигурации этих значений заданы как бы равнодействием изоморфных внешних и внутренних сил, присущих каждой из микро-микроступеней. Вы, видимо, уже предвосхитите мой следующий шаг, на котором я ставлю перед собой и перед вами вопрос: не является ли оставленная Вами в тени область концентрических значащих оболочек средой par exellence?
Да, так это есть, — отвечаю самому себе.
Экзистнциально напряжены средоточие Сошествия, экологическим центром его является голое тело Инанны. Вернее даже будет сказать – поверхность тела. Сделав столь решительное заявление, можно бросить энергичный взор на пластику древних. Мастерство пластического выражения, пропорционирование, физиогномические и жестикуляционные теории и коды – все это призвано было оформить поверхность тел, значимую поверхность, на которой как бы уравновешены напряжения вертикальных рядов: внешние и внутренние. Но ведь и одежды суть телесные оболочки, а уж коль я упоминаю об одеяниях, то почему должен умолчать об архитектурных оболочках-границах? Вспомните органопроекцию Флоренского! И если это так, то вся вещная среда (та, которую я называл А-средой) и все человеческое окружение (непреемено в социально-ранжированных формах) – нечто вроде молнии, на которую застегиваются макро-и-микрокосмические ряды (в Вашем докладе они остались расстегнутыми). Здесь я скрещиваю персты рук своих и … с удовольствием покручиваю большими пальцами  (это движение придает модели динамичность): откуда бысть пошла среда.
Есть еще два частных наблюдения.
Первое. Когда Думузи, пастырь Урука, ощущает предчувствие надвигающейся смерти (а дело было не позднее 1750 г. до н.э.), миф повествует об этом так:
«Его сердце исполнено слез, он идет на равнину,
Сердце пастыря исполнено слез, он идет на равнину,
Сердце Думази исполнено слез, он идет на равнину,
Он повесил свирель себе на шею, дал волю жалобе …»
Следует текст. Затем он ложится спать и видит вещий, предрекающий беду сон. В страхе он просыпается и своей сестре Гештинанне, божественной поэтессе, певице и толклвательнице снов, рассказывает о своем зловещем видении. В этом рассказе есть строка, которую Кремер переводит так: «На мое священное сердце вода пролита», а переводчик на русский комментирует: эту строку следует, очевидно, переводить так: «Вода была вылита на чистые угли».
Второе. Сам образ лествицы родился, я думаю, не раньше и не позже, чем появились первые ступени в человеческом обиталище. Ведь если мне верить, то космос (а одно из ранних, если не исходное значение этого слова, — «наряд») – не такой наряд, левая (микро) и правая (макро) половинки которого могли бы быть сшиты по отдельности. Вертикальные ряды и их амбивалентные средовые сцепления-символы могут появляться лишь одновременно, во взаимооформляющем соотношении. Вообще, «пространство» наших умопостижений артикулировано отображениями дольней архитектуры: ступнями, лабиринтами, порогами, преградами, основаниями, направлениями, темнотами и теснотами.
Завершив темнотами и теснотами, далее я двигаться не могу. Остается выйти из поля Вашего зрения, но не из поля экологической генменевтики, где, может быть, мне еще посчастливится встретиться с Вами и Вас послушать. Дай-то Бог!
Ваш А.С.
Получено: 23.11.78

Перечитав заново это письмо и вновь оказавшись, 20 лет спустя, под соснами на берегу уральского озера, привожу в ответ совопроснику моему следующий фрагмент:

Псевдоморфозы фокусировки
Т. Мертон сказал как-то: «Истинный символ ставит нас в центр круга»[4].
Только ли символ, взятый в единственном числе? Да еще идентифицируемый рефлексивно  и наделённый именем? Если и так, то только в предположении, что он, истинный символ, генерирует символическое поле, целую систему символов, обладающую свойством целочастной прозрачности и представимости; что качества, свойства и действия любого единичного символа совпадают с качествами, свойствами и действиями символической системы как целого; что символы голономны.
Схема «символ > центр/периферия» функционирует как  психосемантический оператор. Его действие состоит, по-видимому, в том, что принятие символа означает попадание в центр какточку идентификации, занятие центрального места некоего пространства. С другой стороны, это обеспечивает возможность наблюдаемости и обозримости означаемой символом реальности.
Областью действия этого оператора являются любые состояния человечности. Каждое наше состояние можно понимать как поставленность в определенную точку идентификации, в точку знания,  действия и покоя.Разумеется, точка – лишь один из возможных топологических объектов, который может быть символически наделен свойством центральности. С таким же успехом символ может поставлять нас в пространство (любой размерности), и  оно при этом приобретен свойство центральности.
Это может быть город, область или страна, континент (например, Европа в  случае европоцентризма), планета (Земля в  случае геоцентризма) или какой-то из возможных мыслимых миров (наш мир, как «наилучший всех из возможных миров», согласно Лейбницу).
Аналогичную роль у П. Рикера играет метафора, связывающая далекое, мыслимое там, — с близким, ощутимым здесь. Близкое – «здесь», около центра, где располагаюсь Я (мы), где ко всему можно прикоснуться (чувством и ощущением). Далекое можно только помыслить, оно – «там», в отдалении от центра, оно недосягаемо.
Отсюда пространственная формула эго- и этноцентризма: Я (мы) здесь и потому здесь центр, пуп земли, здесь свои; а там, где меня (нас) нет, там периферия, окраина, там чужие, там    люди «с пёсьими головами».
Формула псевдоморфоз самоопределения, коих столь же желательно, сколь и трудно избегать, оставаясь в пределах «человеческого, слишком человеческого».

[1] Кремер С. Мифология Щумера и Аккада // Мифологии Древнего мира. М., 1977. С. 134 сл.
[2] Кстати, ворот пройдено семь, но есть и восьмая, смертная ступень – становление богини на колени (8 – число смерти).
[3] Поразительные подробности – в тексте мифа в «Поэзии и позе Древнего Востока» из «Библиотеки всемирной литературы».
[4] Merton T. Symbolism: Communication or Communion? // New Direction (New York), № 20, 1968.