PROMETA

Регионализм, средовое проектирование и проектная культура // Региональные проблемы жилой среды. М.: ВНИИТЭ. 1998.

Автор: Генисаретский О.И.
Источник публикации: Региональные проблемы жилой среды. М.: ВНИИТЭ. 1998.

 

Проблематика регионального дизайна и появле­ние самого этого понятия — явление для отечест­венной художественно-проектной практики сравни­тельно новое. Еще совсем недавно нужды террито­риально локализованного населения, социально-эко­номические и культурно-экологические особенности его образа жизни не входили в круг дизайнерских проблем. Основу проблематики дизайна составляли проекты либо откровенно безразличные к обстоя­тельствам места их реализации (что характерно для архитектуры и дизайна «современного движе­ния», «интернационального стиля»), либо проект­ные решения, ориентированные на ту или иную отраслевую технологию или продукцию (в рамках индастриал дизайна). В некоторых случаях эти антирегионалистские, антиэкологические интенции дизайна сливались, как-то имело место при произ­водстве бытовой электроники и персональных компьютеров.

Такая картина наблюдалась не в одном только дизайне. «Понятие регионализма, а также осозна­ние наукой значимости региональных проблем, спе­цифически региональных путей развития относи­тельно новы. В течение многих десятилетий в об­щественном развитии (в нашей стране — О. Г.) пре­обладали процессы централизации, унификации, стандартизации, распространения технологических, социальных и культурных инноваций из центра на периферию» (34). А это, как известно, были про­цессы, не всегда способствовавшие распростране­нию действительно новых, облегчающих и улуч­шающих жизнь тенденций, часто приводящие к угнетению местной творческой и жизненной инициа­тивы, насаждавшие атмосферу серости, порождав­шие посредственность, процессы, враждебные по’ отношению ко всему самобытному, еще сохранив­шемуся в жизни различных регионов. К этой ха­рактеристике застойного сверхцентрализма можно лишь добавить, что дело здесь не в отсутствии стремления региональных общностей сохранить свою самобыт­ность, не в нежелании или неумении усваивать телкологические-и социально-культурные новшества применительно к местным условиям, а в бюрократической, централистско-отраслевой прак­тике управления, заключающейся в навязывании несвойственной данному региону структуры развития, оборачивающейся эксцес­сами местничества и национального экстремизма, отсутствием, особенно в районах нового освоения, атмосферы бытовой и нравственной оседлости.

Впрочем, новым осознание значимости региональных проб­лем можно назвать лишь условно. Ведь еще в середине XIX— нач. XX в. существовало «областничество» (а это русскоязыч­ный эквивалент «регионализма»)—движение, многое опреде­лившее в национальном самосознании и судьбе народовРоссия (36). В его основе лежало уходящее в глубины догосударственного периода русской истории сознание плодотворности сосуществования различных земель, областей, краев и окраин. Не­смотря на все катаклизмы эпохи феодальной раздробленности, несмотря на последствия татаро-монгольского ига, вопреки центристским тенденциям в государственной жизни московско­го и петербургского периодов нашей истории, стойко сохраня­лось многообразие природных, этноландшафтных, культурных и прочих условий жизни и деятельности, определявшее, в свою-очередь, разнообразие локальных образов жизни—при всем несомненном единстве исторической судьбы народов России. На наш взгляд, столь долгая преемственность областнического самосознания объясняется его естественностью и плодотворно­стью, его жизнестойкостью.

Когда сегодня мы вновь возвращаемся к пониманию про­цессов и структур развития с точки зрения регионализма, мы, конечно, весьма далеки от идеологии и политической практики областничества второй половины XIX в. Наши воззрения отно­сительно социально-экономической и культуротворческой роли местных условий существенно отличаются от взглядов М. П. Драгоманова, Г. Н. Потанина или Н. М. Ядринцева. Однако для всех, кто потрудился познакомиться с основами исторической этнологии и экологии, очевидна глубочайшая традиционность, если не сказать архетипичность, региональной проблематики.

Представления о неразрывной связи человека с местом рож­дения, с природными, земле- и градоустроительными условиями обитания, с растительным и животным миром сопровождают людей с древнейших времен и до наших дней. Они пронизывают все прочие представления—об устройстве мира, о смысле исто­рии, о назначении человека. По мысли Д. С. Лихачева, в до-письменный период народ «…помнит свою историю… по местам событий: его страна—его летопись…», обжитая природа страны «…сохраняет следы истории, уклада и эстетических представле­ний того народа, который в ней живет… сама природа хранит человеческую историю, является памятью народа» (29). Род­ство человека и земли — самая, может быть, глубокая интуиция народного, мифопоэтического миросозерцания. «Если весь в це­лости организм человека—народ—происходит от различных видов и форм животной жизни, то и отдельные органы челове­ческого тела мыслятся народом пришедшими из недр земли, из ее соков и элементов»,—пишет А. Н. Афанасьев (6). И это не только интуиция, но и идея, осознанная в том дописьменном далеко: «Человек и Природа взаимно подобны и внутренне еди­ны. Человек—малый мир, микрокосм, Среда—большой мир, макрокосм… В Среде нет ничего такого, что в сокращенном виде, в зачатке хотя бы не имелось бы в Человеке, а в Челове­ке нет ничего такого, что в увеличенных,— скажем, временно,— размерах, но разрозненно, не нашлось бы у среды… Эта мысль о человеке, как микрокосме, бесчисленное множество раз встре­чается во всевозможных памятниках религии, народной поэзии, в естественнонаучных и философских воззрениях древних.» (40). Эта же мысль встречается у мыслителей более позднего вре­мени. Гёте, например, по словам М. М. Бахтина, в своем историческом видении всегда опирался на «…глубокое, тща­тельное и конкретное восприятие местности, превращающее кусок земного пространства в место исторической жизни людей, в уголок исторического мира» (8). Уже в 20-е гг. нашего века П. А. Флоренский повторил мысль о связи конкретного геогра­фического места и его глубинного, ценностного наполнения, го­воря об историческом значении Троице-Сергиевой Лавры:

«Тут—не только эстетика, но и чувство истории, и ощущение народной души, и восприятие в целом русской государственно­сти, и какая-то трудно объяснимая’, но непреклонная мысль: здесь, в Лавре именно, хотя и непонятно как, слагается то, что в высшем смысле должно называться общественным мнением, здесь рождаются приговоры истории… над всеми сторонами русской жизни.» (41). О столь же нерасторжимой связи челове­ка и земли, человека и космоса свидетельствует и современное нам научное знание: исследования, основывающиеся на так на­зываемом антропном принципе, разработанном в теоретической физике и являющемся эквивалентом принципа тождества ма­кро- и микрокосма; возрождение символизма глобального, планетарного и космического сознания в политике, технике и ис­кусстве; проведение аналогий между традиционной геомантикой и теорией голономных систем и так далее, и тому подобное. Одним словом, за теперешним регионализмом стоит древняя и почтенная культурная традиция.

Рассматривая далее проблемы регионального дизайна, его творческие концепции, способствующие воспитанию областниче­ского сознания, будем полагать, что глубина исторической па­мяти, доступная творческой концепции, является одной из важ­нейших характеристик проектной культуры.

Одной из разновидностей объектов регионального дизайна можно назвать городскую среду.

Вообще говоря, город, городская среда, городской образ жизни лишь часть широкого класса поселенческих структур, которые для дизайна представляют не меньший интерес, чем город.

Разговор в этой статье пойдет о городской среде вовсе не потому, что место дизайну исключительно в городе, или что поселковая или сельская среда представляет меньший интерес для дизайна. Напротив, все, сказанное в этой статье о взаимо­отношениях городской и предметной сред, можно распростра­нить, с некоторыми оговорками, на любой тип поселения, но мы намеренно ограничимся примером городской среды.

Кроме удобства рассмотрения, есть еще одна причина,_ бла­годаря которой сделанная оговорка необходима. Это —скрытая перспектива «столичности» и «западности». Прежде всего, счи­тается, что степень выраженности городского начала в городе возрастает по мере роста его размеров, что, в конечном итоге, способствует выработке мнения о столице как об эталоне го­рода как такового. А поскольку, во-вторых, именно столицы оказываются вместе с тем наиболее вестернизированными го­родами, то налет некой обобщенной, заочной «западности» вос­принимается как непременный признак урбанизированности (в чем бы конкретно этот налет не выражался). Нужно ска­зать, что обе эти перспективы скорее из области предположе­ний, так как тенденция планировать развитие всех поселений по типу крупнейших городов приводит к довольно серьезным издержкам, среди которых система проектирования городов, поселков и сел, не учитывающая в должной мере локальные потребности, а также исключение из системы проектирования многообразных форм развития поселенческих структур, которые свойственны странам Востока и Юга.

Содержание понятия региональности и взаимосвязь городской и предметной среды

Предметная среда, являющаяся объектом  дизайнерского про­ектирования и исследования, составляет часть целостной го­родской среды, из которой она может быть тем или иным спо­собом аналитически выделена. Чаще всего, когда речь идет только об объектах дизайна, вопрос о встроенности предметной среды в целостную материально-пространственную среду горо­да не встает. Иное дело, когда рассматривается проблема «дизайн и городская среда» или когда ее элементы выступают в качестве объектов дизайнерского проектирования. Тут взаи­мосвязи предметной и городской сред из контекстуальных пре­вращаются в объектные и вынуждают обратиться к какому-либо концептуальному представлению.                                           

На наш взгляд, в условиях переориентации проектной куль­туры с системного проектирования на средовое, с «сильной» проектности на «слабую» естественно попытаться взглянуть на интересующие нас объекты с точки зрения экологии, пони­мая под экологией не только науку, включающую изучение объектов природы, но содержащую также в качестве составных частей экологию человека, социальную экологию и экологию культуры.

Исходная схема взаимосвязи региональной городской среды с предметной средой опирается на представление о многослойности средовых, пространственно-предметных объектов. Начав с ландшафтной природной среды (т. е. с земли в буквальном смысле слова), мы будем включать в сферу рассмотрения все новые, все более выраженные в социальном и культурном от­ношении слои, где почва из условия существования постепенно становится символом духовного бытия человека.

1. Первоначальный смысл понятия региональности и город­ской среды связан с ландшафтной локализованностью жизне­деятельности человека, всегда имеющей натуральную—прост­ранственно-временную, материальную и энергетическую—вы­раженность.

Включенная в структуру поселения, предметная среда мно­гими нитями связана с пространственными, геологическими и .даже геокосмическими особенностями местности, составляющи­ми ее неповторимость; с водной и воздушной средой, также играющей немаловажную роль в создании облика поселения;

с животным и растительным миром. Разумеется, речь идет о как-то приспособленной для обитания природе, причем степень ее, освоения—немаловажный показатель экологической и, одно­временно, проектной культуры общества.

До той поры, когда экологическое движение набрало силу и сформировалось распространенное ныне средовое, природо-сберегающее сознание, принято было огульно отрицать значе­ние географического детерминизма для понимания характера общественного развития, причем чаще всего с той целью, чтобы отдать предпочтение детерминизму экономическому.

Для авангарда проектной культуры сегодня в высшей мере характерна установка на максимально полное и в то же время деликатное проектное освоение природной среды, на формиро­вание небезучастного отношения к ее слагаемым. Можно даже говорить об экологическом диалекте проектной культуры, су­щественно отличающемся от технологического, системно-рацио­нального диалекта, которому было свойственно явное равноду­шие и даже неприязнь ко всему первоприродному.

В этом смысле можно говорить о сближении проектной куль­туры с дизайном. Природе каждой местности, каждого этно­культурного региона соответствуют свои вещные архетипы, осо­бая форма пространственности. Природа поставляет для предметного творчества автохтонные материалы, изделия из которых свидетельствуют об органической связи предметной среды с при­родной; каждая местность отличается своей неповторимой цве­товой палитрой, гармонией природных состояний, и в этой ат­мосфере, как полагал К. Петров-Водкин, происходит художест­венное освоение мира.

Переживание глубинной связи предметного творчества с при­родной средой, восприятие ее качеств и составляющих как ве­личайших ценностей жизни было свойственно всему народному творчеству, включая ремесла. Если полагаться на свидетельства А. Платонова, отношение к материалу, орудиям и условиям труда рабочего человека, выросшего в атмосфере традиционно­го народного почитания «трудничества», было еще совсем недав­но иным. К сожалению, в советский период нашей истории вме­сте со снижением общего уровня культуры произошло весьма сильное разрушение норм трудовой этики, культуры труда. (Что звучит весьма парадоксально в отношении страны, гордо провозгласившей, что «владыкой мира будет труд».)

Сегодня ситуация, кажется, меняется. Нельзя сказать, что процесс экологизации отечественного дизайна необратим, что поэтика синтетических материалов и технологических структур навсегда вытеснена из нашей действительности, однако же и «брать милости у природы» с мичуринской прямотой вряд ли кто сегодня станет, не боясь быть схваченным за руку.

Некоторым национальным традициям дизайна свойственны и чувство прнродосообразности, и, что весьма важно, чувство свободы. «Прогуливаясь, катаясь на лодке или яхте, взбираясь на горы и обозревая формы природы, человек знает, что озна­чает чувствовать себя свободным»,— пишет Т. Перианен. В во­просе отношения к природе «…Финляндия занимает особое ме­сто среди индустриально развитых стран… Мы могли бы дейст­вовать более решительно в науке, искусстве и в промышленности, лидируя в поиске решения экологических проблем, и получать от этого как экономические, так и культурные выгоды, но при этом нам пришлось бы поступиться нашими уверенностями и идентичностью» (1).

Японский дизайн также рождается, по свидетельству М. ёси-ды, «…как резонанс между открытиями и наблюдениями чело­века за природой и его тонким чувством восприятия и реаги­рования…», ощущение глубокой одушевленности вещного мира, уходящее корнями в глубину веков и природу, «…сохраняется без изменений в нынешней культуре индустриального общества. В ремесленную эпоху люди верили в рождение и смерть ин­струментов. …Такое олицетворение инструмента и машины по­буждает человека жить в союзе с ними. Вот почему необходи­мо, чтобы в дизайне продукции выражались человеческие чувства, каким бы высокомеханизированным не было произ­водство» (23).

Городская среда как часть природной пока составляет объ­ект изучения, главным образом, географов, экологов — природо-хранителей, медиков, но не исследователей дизайна. Думается, что по мере намечающегося развития в недрах науки о дизайне особой дисциплины «проектной экологии» будет возрастать и внимание к природным составляющим предметной среды. Неко­торое свидетельство в пользу такого предположения можно уже сейчас видеть в работах по эргодизайну и проектной антропо­логии (2).

Ну, а там, где дизайн—в лице художественного проектиро­вания—направлен на решение проблем экологии, теснейшее переплетение природной и предметной сред в структуре поселе­ния неизбежно (16; 19).

2. Другое значение понятия региональное™ связано с типом расселения, с особенностями архитектурно-планировочной, про­странственно-предметной среды проживания, рукотворной части человеческого окружения.

Тип расселения (очаговый—в северных районах, оазисы—в ряде районов Средней Азии, мелкопоселковый—в некоторых других районах), соотношение городских и сельских поселений,. характер и темпы процессов урбанизации и реурбанизации, со­стояние систем обслуживания и коммуникации—важнейшие составляющие регионального образа жизни.

Для правильного понимания этого значения региональности необходимо выйти за пределы распространенного урбанисти­ческого сознания. Как замечает В. Л. Глазычев, «…до последне­го времени многие пытаются вывести свои представления о го­родской среде на основании одного лишь опыта существования в городах только нашей эпохи, игнорируя богатейшую культур­но-историческую типологию поселений, отразившуюся в истории культуры…», не учитывая того, что «…наиболее мощным сред­ством рефлексивной фиксации отношения к городской среде, ее понимания остаются литература, живопись, прочие искусст­ва» (20).

Проектосообразность поселенческого аспекта региональности связана, на наш взгляд, не столько с плотностью и комплекс­ностью тех или иных социально-функциональных связей (в их сетевом и средовом выражении), сколько со специфическими качествами пространства, свойственными сильно урбанизирован­ным поселениям. Заселенность—то же самое, что и обжитость, обитаемость. Степень свободы и порядка, присущая данному жизненному миру, наглядно выражается в качествах пространственности предметной среды, в ее структурных особенностях, которые прежде всего и имеются в виду, когда заходит речь о типах поселений.

Конечно, пространственность агломерации или города по своим масштабам мало сопоставима с пространственностью до­ма или отдельной вещи, к чему, собственно, дизайн имеет непосредственное отношение. Но не будем спешить с выводами. Ведь пространственность—это наглядно воспринимаемый тип целост­ности (среды, образа жизни, культуры), а как таковая, она не­зависима от масштаба и может пронизывать материальные объекты любого размера, любой сложности. На этом свойстве пространственности основаны, например, понятие стиля и сти­левое единство предметной и образной среды.

Обобщенное понятие заселенности, обитаемости жизненного мира выявляет структурно-пространственный смысл понятий «планировочные структуры», «процессы урбанизации» и прочих известных эмпирических обобщений из этой области.

Вписанный в ландшафт, градостроительный, планировочный слой поселения включает в себя некоторые инженерные сети (системы) и связан с типом строительной индустрии, обеспе­чивающей определенную технологию возведения, реконструкции и сноса архитектурных сооружений.

Планировочный слой среды непосредственно определяет про­странственно-временную динамику городской жизни, обуслов­ленную физическими перемещениями человека и других объек­тов. Ежедневно перемещаясь в пространстве поселения, человек пересекает границы несхожих по местоположению и назначению планировочных зон, его маршруты пролегают в различные уч­реждения обслуживания, к месту работы или жительства, в ходе этих перемещений человек осуществляет целевую деятель­ность или поведение иного рода. Повседневное чередование состояний перемещения и пребывания осуществляется в опре­деленном ритме. Чувство ритма, а вслед за ним и более разви­тые формы времясознания являются средством восприятия сре­ды, ее структурных, гармонических качеств.

Мы имеем в виду ритм не только как качество пространст­венной композиции среды, но и как нечто большее—как ка­чество образа и стиля жизни. «Ритм,—говорил А. Белый,—не­что организующее, где часть берется в соотношении к целому… ощущение себя в целом…», в жизни, в среде, в каждом мгно­вении, в каждом местопребывании, это «…динамическая сила культуры…», которая сама есть только «…выражение ритма… Если ритм—музыка, то культура—текст этой музыки…» (19). Чувство ритма,—говорит Т. Перианен,—оказывает огромное воздействие на общий строй жизни. Плохо упорядоченная среда приводит к аритмии средового поведения. «Хорошо спла­нированный и функциональный город вызывает чувство едине­ния с ним и восхищения перед достижениями человечества, А… плохая, вырожденная, социально дезорганизованная город­ская и производственная среда вызывает чувство тревоги, стра­ха, агрессии, отклонения в поведении и развитии, безразли­чие.» (1).

В такой среде и целостное восприятие жизни распадается на несвязанные единым образом части. Этот экогенный эффект был рассмотрен еще П. А. Флоренским в лекциях во ВХУТЕМАСе: «Жизнь,—писал он,—…распадается тут на отдельные куски, преемствующие друг другу лишь по смежности, но не выводя­щиеся из единого целостного времени биографии, как разверты­вающей внутреннее многообразие и ритм личности…

Расслабленное городской сутолокой сознание привыкает к… пассивности и охватывает лишь небольшие куски времени от толчка до другого. Эти отрезки времени обычно не простирают­ся даже на один день. А далее, при сильной усталости, при из­дерганности, неврастении и т. д. эти отрезки сокращаются, пока, наконец, не сводятся ко времени единичного впечатления. Тог­да сознание уже не имеет опоры для сравнения его с другим, т. е. не имеет почвы для мысли. Такое состояние, как известно, близко к бессознательности…» (39).

Организация ритмической канвы повседневного существова­ния, большего разнообразия, придание большей полноты пере­живаемым событиям—в ритме перемещений и пребываний — составляют одну из профессиональных задач средового проек­тирования (архитектурного, равно как и днзайнерского). Пред­полагается, что каждая средовая ситуация ‘может стать «ме­стом» и «временем», в пространстве которых возможны контакт с той или иной ценностью жизни, культуры, содержательное ценностное переживание.

В этом слое среды ценностный контакт можно представить в виде трех фаз, условно обозначаемых как «до», «в» и «по­сле». Традиционная акснология сосредотачивала свои усилия на изучении человека, находящегося «в» состоянии непосред­ственного контакта с ценностями, в процессе, скажем, восприя­тия произведения искусства и т. д. С проектно-экологической точки зрения важны все аспекты ценностного контакта: во-пер­вых, находясь в пространстве и времени контакта, человек, хотя и попадает в мир ценности, все же сохраняет полное сознание своего присутствия в среде; а во-вторых, состояния, пережи­ваемые во время ценностного контакта, включают в себя как память о предшествующих состояниях, так и ожидание бу­дущих.

Средовое проектирование переключает внимание с фазы «в» на фазы «до» и «после» и ставит вопрос о ценностной непре­рывности и непротиворечивости средового поведения.

Кроме того, в плохо упорядоченной среде имеет место еще одна форма вырождения средового поведения. Возможен и та­кой вид сегментации, когда при обеспечении разнообразия отдельных занятий и пребываний и охвата довольно большого ценностного пространства, «сквозное действие жизни», говоря словами К. С. Станиславского, не имеет никакого ценностного-значения, или же заведомо ниже ценностной значимости каж­дой из переживаемых ситуаций. Сквозное действие, это своего рода дыхание жизни, должно обладать ценностной непрерыв­ностью. Обеспечивать это качество призваны целостные свойст­ва среды, ее функционально-планировочный, ценностный и об­разный строй.

3. Значение региональной локализации жизнедеятельности связано с характером структурных зависимостей форм жизне­деятельности, среди которых наиболее распространены такие формы, как связанные с местами проживания и приложения труда, с системами обслуживания и массовой информации.

Между сферами жизнедеятельности существуют различные, в том числе очень важные социально-экономические зависимо­сти. Они характеризуются распределением каких-то ресурсов жизнедеятельности: времени, материальных и финансовых ре­сурсов, числом занятых в этих сферах людей, производительно­стью их деятельности, ее социальной эффективностью, а также свойственным им типом воспроизводственных отношений и т. д. Для дизайна и архитектуры крайне важно, что среди этих раз­носторонних связей сфер жизнедеятельности есть и специфиче­ски средовые связи.

Первичная социально-культурная структура среды—это со­отношение уровней ее образной, художественной выраженности, с одной стороны, и ее исторических характеристик (современно­сти или традиционности), с другой, в различных сферах жиз­недеятельности, то есть соотношение различных жанровых и стилистических систем средового окружения человека. Сферы жизнедеятельности различаются по социально-функциональным признакам, по способам и причинам вовлечения человека в со­циально организованную жизнедеятельность. С этими-то соци­ально-функциональными особенностями процессов поведения и связаны жанровые, функциональные в своей основе, характери­стики вещей, пространственно-предметных условий и средовых структур.

Пространственно-предметная среда крайне неоднородна в функционально-жанровом отношении, в ней всегда налицо сре­довые образы самых разных жанров. Это очевидное обстоя­тельство, впрочем, не часто учитывается в дизайне, так как привычность для него понятия «функция» и абсолютное доверие к формулам типа «форма следует за функцией» делают ориен­тацию на жанр в практике и теории дизайна вроде бы ненуж­ной. Если же мы станем отправляться от иконического взгляда на предметную среду, а к понятию «функция» перестанем от­носиться как к первичному, отдав пальму первенства «ценно­сти», функции проектируемого объекта будут рассматриваться в жанровом опосредовании: от выясненной потребности в объек­те—к определению жанра создаваемого образа. И только за­тем можно приступать к поискам собственно стилистических особенностей этого образа-объекта.

Существует много различных способов структурирования средовой реальности этого слоя. В 60—70-е гг. было принято выделять места приложения труда в «производственную сферу», все же остальное группировать в «непроизводственную». В 70-е и в первой половине 80-х гг. получили распространение концепция «социальной инфраструктуры», согласно которой подчеркивал­ся межотраслевой характер большинства проблем, связанных с обслуживанием населения. В конце 80-х гг. те же самые про­блемы было принято концептуализировать в терминах «социаль­но-культурной сферы», в которую в ряде случаев включается и жилье.

Социально-культурную сферу, призванную удовлетворять по­требности населения путем оказания им того или иного рода услуг, можно определить как совокупность функционально типи­зированных учреждений или мест обслуживания (систем жизне­обеспечения), организованных по отраслевому и территориаль­ному принципам, имеющих автономное архитектурное обеспече­ние, предметную среду, оборудование и социальную технологию» собственные службы снабжения и управления.

Оставляя в стороне вопрос о конкретной типологии сетей и учреждений, входящих в социально-культурную сферу, на­помним, что научной основой их исследований и проектирования является экология человека—наука, развивающаяся на стыке естественных и гуманитарных, научных и технических дисцип­лин и занятая изучением поведения различных человеческих популяций в естественных и искусственных, материально-энер­гетических и информационных средах. Экология человека—это гуманитарная проекция современного экологического движения. На ее основе определяются принципы функционирования, струк­турирования и программирования развития социально-культур­ной сферы как целого и составляющих ее систем жизнеобеспе­чения .разного уровня (25).

Системы жизнеобеспечения — исходное понятие экологии че­ловека, социальной экологии и этнологии, включающее в себя множество способов организации жизни и деятельности челове­ка и социальных групп разного масштаба (реальных и номи­нальных). Определяющими для систем жизнеобеспечения явля­ются системные качества: функциональности—удовлетворение потребностей или реализация способностей, достижение целей и экономия средств и т. д.;институционализированности (с лю­бой степенью формальной организованности, включая нулевую) и ценностной выраженности, которое системно реализуется, по­мимо какого-то набора функций и институтов, «традиции/инно­вации» (с присущим любому из них типом историзма).

На понимание процессов, протекающих в социально-культур­ной сфере, оказывает влияние и то обстоятельство, что все боль­шее число потребностей и способностей населения реализуется сегодня путем обращения к той или иной системе обслужива­ния. Этот альтернативный самообеспечению и самообслужива­нию способ удовлетворения—одна из черт урбанизированного образа жизни. Объем предоставляемых населению услуг посто­янно растет и будет расти. Цель этого процесса, именуемого «сервилизаццей» образа жизни[1], в первую очередь, заключается в экономии времени и живых сил, разного рода материальных ресурсов. Но не менее, если не более, важно то, что говоря о сервилизации, нельзя забывать, что характер этого процесса непосредственно связан с потребностью общества в более высо­ком, чем то имеет место ныне, уровне цивилизованности об­щества (18).

Системы обслуживания, являющиеся функциональными эле­ментами и подсистемами социально-культурной сферы, — толь­ко часть большого класса систем жизнеобеспечения. Их специ­фическое системное качество описывается с помощью таких терминов, как «обслуживание», «услуги», «служение» и т. д, Обслуживание—это, с одной стороны, фундаментальное соци­ально-культурное отношение, деятельность, качество, удовлетво­ряющее общесоциологическим качествам функциональности, институццонализированности и ценностной выраженности, а с другой—совокупность системных объектов, именуемых систе­мами обслуживания и предназначенных для выполнения всех видов системной деятельности (включая проектирование).

И, наконец, необходимо подчеркнуть личностный тип соци­альной деятельности и отношения. В отличие от распределения, материального или функционального обеспечения, где акцент делается на предметной стороне дела, на присвоении результата какого-то процесса, обслуживание—в своем подлинном виде— ориентировано на возникновение у посетителя ощущения личностного элемента услуги, своей личной выделенности, отмечен­ности в процессе обслуживания, на создание атмосферы заботы, внимания, приветливости.

Советский сервис — притча во языцех. Ни декларируемый класс обслуживания учреждения, ни стоимость услуги не гаран­тируют ее качество. Частный и кооперативный секторы мало, чем отличаются от государственного в этом отношении. И перелом здесь вряд ли произойдет слишком скоро. Чтобы сфера обслу­живания распрощалась с характерной для нее «культурой хам­ства», потребуется значительное обновление контингента работ­ников сферы обслуживания за счет более образованных, более развитых людей. Лишь в очень немногих секторах сферы обслу­живания, заполняемых, начиная с 70-х гг., молодежью, да в возникающих теперь частных предприятиях можно встретить уровень обслуживания, в отношении которого действительно можно применить само это слово.

Но тем важнее в социальных, архитектурных и дизайнерских проектах, предназначенных для социально-культурной сферы, исходить из подлинной ценностной интонации, которая должна быть присуща обслуживанию, чтобы ограничить проникнове­ние в эту сферу жизнедеятельности технологического или кар­навально-купеческого стилей.

Обслуживание—это особый стиль жизни и деятельности,. отличающийся высокой степенью свободы вовлечения в соци­альные отношения, связанный не столько с административной, сколько с правовой и рыночной формой организации ее, но со­четающийся при сем с высокой культурой межличностных отно­шений. Когда многие сегодняшние экономисты и социологи возлагают большие надежды на усиление рыночных, «купецких» механизмов в организации жизненного процесса, не учитывая социально-психологические и этнокультурные факторы, полагая,. что рублем и товаром все устроится, надо признаться, что эта позиция носит вульгарный экономический и вульгарный социо­логический характер.

В этих условиях дизайн, претендующий на гуманистическую роль в организации жизненного пространства через придание среде опережающих функциональных, эстетических и экологи­ческих качеств, приобретает еще одно важное значение. Процесс гуманизации заключается не только в удовлетворении всех и всяческих потребностей (причем преимущественно материаль­ного плана). Во-первых, потребности потребностям рознь. «Мно­говековая культурная традиция различала потребности тела, души и духа, и это различие … не потеряло своего значения и по сей день. Более того, задача воспитания гармонически раз­витой личности неизбежно ставит проблему оптимального со­отношения потребностей разного уровня» (3). Во-вторых, уста­новка только на удовлетворение потребностей, пусть и самых возвышенных, не предполагающая наличия комплекса устано­вок другого рода (например, на достижение более высокого уровня духовного развития человека, на максимальное исполь­зование его явных способностей и скрытых, резервных творче­ских потенций и претворение родовых, этнокультурных и обще­человеческих ценностей и т. д.), неминуемо приводит к фило­софии потребительства и весьма своекорыстному эстетству.

В разные времена различные типы сред становились доми­нантами в совокупном средообразовании: храм—учреждение духовной культуры, духовного служения; дворец—хотя и па­радное, но жилое помещение определенной персоны (царя, кня­зя, епископа); театр—общественное здание, учреждение свет­ской культуры; музей—помещение, где хранится историческая память социального коллектива; насыщенное современной тех­никой производственное или конторское здание; терминал ви­деосистемы или компьютера и т. д.

Жилая среда всегда испытывала воздействие со стороны жанрово и стилистически отдаленных, казалось бы, от нее сред. И это естественно, ибо дом—живой образ мира. «Мой дом— моя крепость»—утверждение ценности отдельной жизни перед. лицом социальных катаклизмов, хотя опирается это утвержде­ние на образ крепости, сооружения сугубо военного. «Дом—ма­шина для жилья»—метафора, говорящая об экспансии в свя­тая святых семейной жизни ценностей технологически органи­зованного производства. «Дом—спальня»—скрытое признание преимуществ жизни на миру, в путах различных сетей и учреж­дений обслуживания, интенсивное развитие которых обещало резко сократить расходы времени на бытовые нужды, высвобо­див его для «более возвышенной деятельности». Пойманный в сети обслуживания человек поначалу не ощущал это состояние как новую, еще более жесткую форму несвободы. Среди аван­гардистски ориентированных течений мысли и творчества не­редки случаи демонстративного отталкивания от ценностей.до­машней цивилизации: «публичный дом есть место, где больше всего чувствуешь себя дома» (46). Образ дома, как видим, воистину есть образ жизни.

Считается, что сегодня на образ домашней жизни наиболь­шее влияние оказывает развитие систем обслуживания и мас­совой информации. Это два характернейших для эпохи НТР способа жизнеобеспечения, притом давно уже получившие рас­пространение не только в городе. Общим для этих систем, как уже говорилось выше, является установка на реализацию и удо­влетворение потребностей и способностей человека путем ока­зания и получения услуг, а также социально-технологическая организация процесса обслуживания. Есть и значимое различие между услугами в сфере обслуживания и в сфере коммуника­ции: первые характеризуются наличием акта посещения, свя­занного с пространственным перемещением в городе, для вто­рых характерна доставка сообщения прямо по месту житель­ства, работы или клубного общения.

Среда поселения оказывается местом посещений и сообще­ний, местом получения услуг, включая и самообслуживание. При этом посещения, эти маленькие путешествия в окружающий мир, выводят нас за рамки своего привычного окружения, в то время как сообщения, напротив, возвращают в него. Первые из плотно обжитой среды вовлекают в среду, куда более разрежен­ную, но зовущую к движению, вторые насыщают и без того на­полненную событиями жизнь. Взятые вместе, они расширяют границы нашего воображения, углубляют суждения, способству­ют развитию понимания, совершенствуют процесс взаимной сме­ны этих состояний, придавая им ритмичность. Поскольку они связывают среду с внутренним средоточием ценностного чув­ствования, то живые, динамические образы среды оказывают влияние на эмоциональный строй жизни. Интенсивно переживая средовые события, мы ощущаем в них самоценность своего существования, свои «я—для—себя» и «я—для—других», отражающие и питающие друг друга.

4. В понятие региональности также входит собственно пред­метная среда, т. е. все те предметы, специальное и неспециаль­ное оборудование, служащие для создания интерьеров учреж­дений социально-культурной сферы, а также среда, специально посещаемая людьми с той или иной целью. Это—объект дизай­на как такового, если под ним понимать «индастриал дизайн» и интерьерный дизайн.

Предметная среда в этом узком смысле—это контактный слой городской среды, более всего обращенный, по мнению С. О. Хан-Магомедова, «к ценностным ориентациям человека» (43). В пространственно-предметной среде поселения различа­ются эффекты «блнзкодействия», связанные с непосредственным (телесно-двигательным, зрительным и слуховым, осязательным и обонятельным) контактом человека с окружением, и эффекты, ориентированные на «дальнодействие», хотя реализоваться они могут с помощью тех же средств. И те, и другие эффекты име­ют отношение к процессам формообразования. Так, например, П. А. Флоренский с дальнодействием связывал графические, композиционные стороны среды, а с близкодействием—жи­вописные, колористические и конструкционные (39).

Строго говоря, предметная среда для дизайна может быть лишь контактной, близкодейственной, достаточно интимной и приватной, где бы она ни помещалась: в жилище или в проход­ной Лефортово.

А если это так, то предметная среда, хотя и отделена по способу создания и обращения от природной, планировочной и «сооруженческой», хотя она и существует только благодаря их сглаженности и надежному функционированию, не является только относительно самостоятельным объектом исследования и дизайнерского проектирования, но объектом, в известной мере впитывающим в себя ценностные качества предыдущих слоев. В предметной среде находят выражение и качества природной среды поселения, о чем говорилось выше, и ритмологические качества его планировки, и гармоничность структуры функциональных типов учреждений обслуживания, жизнеобеспечения?

Если творческие концепции и программы дизайна не носят вымученный, головной или заимствованный характер, то предметная среда будет органически прорастать из предыдущих слоев, как из своей почвы.                                     

Впрочем, эффекты дальнодействия имеют для дизайна не   менее важный смысл, чем эффекты близкодействия. Если локальный контакт с предметом (в ближайшем окружении) может быть истолкован как удовлетворение какой-то локальной      потребности, то эффекту дальнодействия соответствует отношение «предметная среда—образ жизни». Показательно, что для  дизайна тема образа жизни прозвучала, начиная с 70-х гг., все     » же с большей силой, чем для архитектуры или экологии. Это     обстоятельство связано с тем, что содержание этого понятия     направлено на «…выявление индивидуальных, человеческих… и прежде всего нравственных, соцнопсихологических условий функционирования и развития общества как целого» (32).

5. Рассмотрим образный, экспрессивный и символический слой среды, являющийся сферой претворения дизайнерских и архитектурных замыслов.

Здесь визуально-иконические качества среды становятся на­меренно достигаемыми, проектируемыми. Как известно, некото­рые проектные решения предпринимают исключительно для того, чтобы придать среде искомые образные характеристики.

В конце 60-х—начале 70-х гг. получила распространение кон­цепция визуальной культуры, согласно которой подчеркивалось стремление охватить все зрительно воспринимаемые аспекты среды, все разновидности дизайнерской продукции, включая промышленные изделия, промграфику и визуальные коммуни­кации, системой единых принципов. Затем к ним добавилась компьютерная графика и все разновидности видеоарта. В каче­стве теоретической основы визуального дизайна и культуры указывалось на психологические концепции визуального мыш­ления (4; 5), когнитивную психологию, оперирующую так назы­ваемыми «когнитивными картами» (31), и традиционную ис­кусствоведческую иконологию, понятийный аппарат которой по­степенно распространился на все виды современного искусства, включая средовые (37). В отечественной науке о дизайне была предпринята попытка воспользоваться этими концепциями не только в отношении предметной среды, но и в решении вопро­сов, касающихся процессов и структур образа жизни (10).

Значение этих усилий для проектной культуры состоит в том, что интерпретация средовых реалий в терминах визуальной культуры (или иконологни) не влечет за собой их заведомо эстетической, а тем более художественно-эстетической интерпре­тации. Нет нужды образность средовых объектов оценивать не­пременно в системе критериев, выработанных для рассмотрения произведений искусства, а средовые ценности сводить исклю­чительно к эстетическим (15).

Сегодня, когда образ жизни и культура последовательно экологизируются, когда все и любые условия и условности жизнедеятельности могут быть истолкованы как своего рода среды, вряд ли целесообразно и дальше исходить из заведомого разграничения обыденных, художественных и эстетических цен­ностей. Чем совершенней образ жизни, чем адекватнее его цен­ностному строю предметно обустраивающая его среда, чем оче­виднее их духовная взаимосвязь, тем энергичнее конвергируется образность жизни, среды и искусства.

На практике этот процесс реализуется двояко: с одной сто­роны, от единого ствола искусства постоянно отпочковываются все новые «экоморфные» художественные течения, а с другой, предметная среда постепенно наполняется произведениями изобразительного искусства —как станкового, так и прикладного характера. Кроме того, начинают проступать контуры того, что можно было бы назвать собственно средовым искусством.

Образный слон среды также соприкасается с реальностью проектной культуры дизайна, поскольку предметно воплощен­ные проектные образы входят в нее на равных правах с теми, что существуют исключительно в проектах или творческих кон­цепциях.

Оглядываясь на то, что ранее было сказано о всех преды­дущих слоях среды, включая предметный, мы видим, что сама возможность средового подхода, его основной идейно-ценност­ный строй безусловно связаны с наличием в среде образного ее завершения. Средовой подход опирается на способность проектно воспринимать, представлять, воображать единичные обра­зы и сложные, состоящие из нескольких образов, иконические пространства. Так было и в истории: фундаментальные экологи­ческие концепции био- и ноосферы В. И. Вернадского, концеп­ции пространственности П. А. Флоренского и другие сохранили следы своей зависимости от учения Гёте о прафеноменах, т. е. прообразах, парадигмах, идеи которого, в свою очередь, вос­ходят к весьма почтенной патриотической концепции «от обра­за—к прообразу».

Сквозь призму образного строя среды, благодаря ее способ­ности к симультанному синтезу разноместных и разновремен­ных видов, обликов, ейдосов-идей, жизнь людей, различных социальных групп, человеческих популяций также начинает восприниматься не только и не столько как средовое поведение, но как совокупность жизненных, экзистенциальных сред лично­сти, именуемых в феноменологической философии, психологии и социологии жизненными мирами (24).

Жизненный мир в целом, а не отдельный предмет или ситуа­ция, ориентационно и мотивацпонно первичен. При этом фраг­менты жизненного мира, возбуждающие и направляющие дея­тельность, могут иметь различный семиотический статус: они могут быть конкретными, чувственно-воспринимаемыми элемен­тами природы, планировочной, «сооруженческой» пли предмет­ной сред, а могут быть отвлеченными элементами культуры, образа жизни; естественными, первородными или спроектирован­ными и затем созданными; принадлежащими внешней стороне жизни или внутреннему миру человека. Во всех этих случаях для средового проектирования будет важна определенность и представленность в образах среды (культуры) тех реалий жиз­ненного мира личности, которые своей символической насыщен­ностью и энергетической заряженностью возбуждают наши цен­ностные переживания и ценностно значимое реальное или сим­волическое поведение.

Город, село, любое поселение есть действительно особые жизненные миры, особые образы и стили жизни, к которым

можно подходить, используя категории феноменологии, иконологии и теории стиля и жанра.

Объектом собственно дизайна, с точки зрения описанной схемы взаимосвязи городской и предметной сред, все-таки яв­ляется предметная среда. Однако эта предметная среда корня­ми уходит во все предшествующие ей слои, а ветвями — в ее образный слой, который в свою очередь связывает среду с бес­конечно богатым миром духовной культуры. Для авангарда проектной культуры сегодня в высшей мере характерна тесная взаимосвязь предметной и всех других сред, описанных в данной схеме. Эта взаимосвязь не может быть раз и навсегда опреде­лена догматически, поскольку граница между различными слоя­ми ее подвижна, исторически конкретна, подчас так трудно определить, где центр, а где периферия творческой проблема­тики дизайна. Для дизайна с развитой проектной культурой нет и не может быть одного единственного понимания его средовой природы и его объектов. В каждой проектной инициати­ве, программе объект приложения проектных усилий выступает сквозь призму концептуального—гуманитарного, художествен­ного или научного—опосредования.

Этнокультурные аспекты развития средового проектирования

Региональное своеобразие городской и предметной сред про­является и как этнокультурное своеобразие. Любой регион насе­лен не среднестатистическими «душами населения», а предста­вителями тех или иных этносов (народов и народностей). По­этому для понимания регионального своеобразия образа жизни и его отражения в проектной практике важно учитывать конк­ретную этническую ситуацию в регионе, реальную этнокультур­ную структуру его населения.

В тех случаях, когда основное—по количеству и/или по степени влияния—население принадлежит к одному культурно-экологически выраженному этносу, региональное и этническое своеобразие не вступают в противоречие. Другой тип региона, как, скажем, Русский Север, отличается тем, что наряду с не­сколькими, ранее ярко выраженными, этносами здесь прожива­ет лишь часть русского населения, но часть, наделенная силь­ными этнокультурными чертами, столь характерными для жи­телей Архангельской, Вологодской, Новгородской областей. Более распространенный тип—это полиэтнические ситуации, когда в одной и той же среде одновременно реализуются сразу несколько культурно-экологических традиций.

Экологическое движение в защиту первозданной природы привело к осознанию того, что первичным является хранительно-спасающее и причастное отношение к различным ресурсам природы. Но ведь этнос—также явление природы. И потому распространяющееся сегодня убеждение в плодотворности эко­логически-рационального, воспроизводственного отношения и к этносам, и к их витальным ресурсам и крепнущая убежден­ность в недопустимости хищнически-потребительского отноше­ния ко всему духовно-самобытному, жизнетворческому в них,, вполне естественны.

Механизм регенерации живого отнюдь не безграничен. Уско­рение научно-технического прогресса, процессы урбанизации, сервилизацни образа жизни создают все новые и новые среды и потоки, структуры и процессы, с появлением которых возни­кает новая угроза для сохранения этнического своеобразия, культурной идентичности этносов. Культура и среда обладают особой функцией—сохранения и развития этнокультурной иден­тичности. Сегодня сохранение этой функции становится важ­нейшей темой и проблемой проектной культуры.

Этнос при этом понимается как обитатель среды и носитель культурных традиций, а культура, наряду с предметной сре­дой, — как один из антропогенных ландшафтов его обитания-До недавнего времени проблемы этнокультурной и этноэкологической идентичности было принято концtптуализировать ско­рее в терминах «национального своеобразия», чем в терминах этнологии. Однако теперь, когда этнические проблемы стоят столь остро, очевидные несовпадения понятий «нация» и «этнос» (нация, этнос и государство; нация, этнос и культура) препят­ствуют развитию перспектив проектной культуры.

Эти несовпадения заставляют обратить внимание на три измерения, в которых протекает историческое бытие каждой этнической культуры:

а) на присущие культуре каждого этноса черты, отличаю­щие ее от культур других этносов (культурное разнообразие);

б) на способность данной культуры влиять на другие этни­ческие культуры и, в свою очередь, испытывать их влияние (межкультурное взаимодействие);

в) на самотождественность этносов во времени и других зна­чимых измерениях, достигаемую через преемственность их куль­туры и средовых черт (участие в родовой подлинности).

Этнокультурная идентичность предполагает наличие всех трех особенностей этнической культуры и потому является ди­намичным качеством бытия этноса, которому присуща специфи­ческая историчность, обеспечиваемая механизмом «трансляции/инновации».

Для проектной культуры дизайна методологически важна ориентация именно на этнокультурную идентичность, посколь­ку она допускает, что корни и ветви дизайна находятся, во-первых, в «большой истории» (там, где в рефлектированном виде никакого дизайна, как считается, не было), а во-вторых, в пространственной, вещной и образной среде в целом, а не только в сфере, отведенной для промышленно производимых изделий, которые обычно и считаются предметом дизайна,

Наблюдаемый ныне возврат к осознанию непреходящего значения вечных ценностей каждой культуры, рост осознания этнокультурной идентичности отнюдь не альтернативны стрем­лению обновить среду и образ жизни. Процесс сохранения на­родом своей исторически непрерывной идентичности, переживае­мой как цепь «возрождений» и «новых жизней», равно объемлет как глубину постоянств, так и новизну изменений.

Стоит отметить, что культурно-экологические проблемы бы­ли в центре внимания в нашей стране и в застойные времена. О состоянии природы, культурном наследии, народной жизни и тогда говорили не только как об «отдельных недостатках» или «временных трудностях». Усилиями многих писателей, худож­ников, деятелей науки и культуры экологическое движение в нашей стране, многими нитями связанное с аналогичными меж­дународными движениями, приобрело ярко выраженный куль­турно-экологический и этнокультурный характер. Сегодня наше общественное сознание в большей степени сконцентрировано вокруг тех ценностей, которые, благодаря процессу демократи­зации, наконец-то, становятся всенародным достоянием. Может быть, именно волнение, связанное с новым переживанием этих ценностей, мешает в полной мере отдать себе отчет в том по­вороте сознания и воли, который произошел в 70-е гг., в пово­роте от «производственнического», однобоко-прогрессистского, авангардистски окрашенного и равнодушного к традиционным и классическим ценностям сознания—к сознанию «воспроизвод­ственному», природе- и культуросберегающему, сохраняющему свои исторические связи не только в «малом историческом вре­мени» (20-е, 60-е гг., например), но и в «большом историческом времени», существующем в масштабах столетий и тысячелетий. Многие, следуя духу времени, а может быть, моде, не замечают этого поворота даже в себе, не желают отдавать себе в этом отчета. Но ценностные интонации общественного сознания уже явно изменились. Произошло это в 70-е гг., и общая тенденция возникших тогда концепций может быть определена как куль­турно-экологическая.

Нерв этнокультурной проблематики—это соотношение мо­дернизации, обновления и перестройки образа жизни, с одной стороны, и его преемственности, ценностной непрерывности, с другой.

Становление научной технологии как новой исторической си­лы, основанной на коэволюции исследовательского, проектного, организационного и производственного процессов, благодаря чему образ жизни становится все более динамичным, изменчи­вым и разнообразным, дает свои плоды в «реальном времени», в течение жизни одного поколения. Никогда еще поток ново­введений самого разного рода не был столь плотным и интенсивным; никогда еще он не стимулировал столь энергичный процесс смены стилей и образов жизни, переоценки всех цен­ностей; никогда не грозил такой радикальной трансформацией социальной и трудовой этики и даже самого облика человека,. эмоционально-ценностной основы его личности.

Критический подход к стратегии развития, основывающейся исключительно на экономических и технологических ориентациях, разделяется сегодня многими исследователями, политиками, деятелями культуры. «Так называемая индустриальная цивили­зация, давшая нам столько благ, может при соблюдении только экономических приоритетов, констатировал генеральный ди­ректор ЮНЕСКО Ф. М. Сарагоса,—пагубно сказаться на со­стоянии окружающей среды, этого бесценного сокровища, о ко­тором несколько десятков лет назад никто и не думал… мы на­столько ослеплены, что не сознаем нависшей над нами угрозы и не понимаем настоятельной необходимости радикального пере­осмысления будущего науки (и техники – О.Г.) на основе общечеловеческих этических принципов. Мы должны постоянно помнить о ее негативных сторонах, проявляющихся тогда, ког­да пути ее использования расходятся с основополагающими требованиями развития культуры…» (35).

Опасения вызывает не только направленность развития, но и его интенсивность, темпы претерпеваемых изменений — все то, что составляет содержание процесса модернизации произ­водственных, коммуникативных, социальных структур образа жизни. Его известные и пока еще не известные, но возможные «расхождения с основополагающими требованиями развития культуры» заставили обратить внимание на условия совмести­мости интенсивной модернизации, с одной стороны, и культур­ной преемственности образа жизни, с сохранением исторически достигнутого уровня духовного развития, с другой. Такова суть проблемы культурной (социально-культурной, этнокультурной, культурно-антропологической) идентичности, широко обсуждае­мой и практически отрабатываемой в последнее десятилетие.

Модернизация, реконструкция, а по-русски говоря, обновле­ние и перестройка—это процесс внедрения в жизнь нового по­коления технологических, организационных, информационных и прочих структур. Эти новые, заимствуемые или проектируемые, структуры составляют мощный поток предлагаемых моделей жизни, изменяющих многое в ее прежнем облике, вызывающих потребность в переоценке ее привычных ценностей. И это есте­ственно, поскольку новое качественное состояние общества— это состояние, характеризующееся интенсивным развитием, динамизмом всех общественных процессов. Однако чем более мощным и разнообразным будет этот поток предлагаемых изме­нений, тем острее будет стоять вопрос о преемственности обра­за жизни, о сохранении или утрате нашей человеческой и куль­турной идентичности, о ценностных ориентирах идентификации.

В пользу такого прогноза говорит и опыт модернизации образа жизни в развитых странах (в разные эпохи), и взгляд на собственную новую и новейшую историю. Существующая опасность деградации природы и культуры под воздействием технологических и социально-организационных новаций, поиск путей к сбережению жизненных и духовных благ, делающих человека человеком,—одна из ключевых тем мировой гумани­тарной науки и публицистики. Заботясь о перспективах дизай­на в перестраивающемся, модернизирующемся обществе, о но­вом этапе развития его проектной культуры, целесообразно, на наш взгляд, обратить особое внимание на его культурно-эко­логические основы, на проектный смысл проблемы культурной идентичности.

В условиях интенсивной модернизации стратегия дизайна, выполняющая лишь функцию  компенсации социокультурных последствий технологического или организационного развития, уже не соответствует требованиям жизни. В связи с этим се­годня становятся актуальными по меньшей мере две расширен­ные стратегии «компенсаторного дизайна».

Прежде всего, сам дизайн стал источником своеобразного средового отчуждения. Дизайнерски проработанная среда, если она однообразна, если она ставит человека вне образов тради­ционной художественной и духовной культуры, вызывает эффек­ты средового напряжения, утомления и, в конце концов, отчуж­дения. Так, усредненный «интернациональный стиль», восходя­щий к раннему «сильному» функционализму, наиболее быстро и легко усваиваемый всеми молодыми течениями дизайна (че­рез образование, пропедевтику), довольно скоро вызывает об­ратную реакцию. В. Папанек, совершенно справедливо связав этот стиль с тенденцией «рационализации культуры», с «раскол-дованием мира» (по Максу Веберу), подчеркнул своеобразную «обездушенность» этого среднемирового течения дизайна. Во всех развитых течениях дизайна в определенное время выраста­ет альтернативный дизайн. Его называют по-разному: антифунк-ционалнзмом, метафорическим дизайном или новым дизайном. Однако дело не в названии, а в его новых социокультурных функциях: сегодня помимо способности дизайна к инновациям, к порождению новых эстетических, функциональных и поведен­ческих качеств усиленно подчеркивается его способность, говоря. языком классической эстетики, к мимесису, к воссозданию в структуре среды каких-то традиционных функций, качеств жиз­ни, бытовых и художественных ценностей.

Во-вторых, заглядывая в будущее, следует признать, что судьба дизайна во многом будет зависеть от того, сумеет ли он стать активной творческой и гуманистической силой, спо­собствующей созданию гармоничной структуры образа жизни человека и окружающей его среды. В поисках этой позиции важно отталкиваться не «от последствий», а «от предпосылок» современной технологической культуры, важно не поддаваться соблазнам технофобии и прогрессофобии, а напротив, в методо­логических основах проектной культуры, в поэтике дизайна вер­нуться к его потенциальным возможностям и далее выполнять свою гуманистическую миссию.

Это путь сближения художественного проектирования с твор­чеством вообще (и не только с художественным творчеством), с наследованием ценностей художественной и духовной тради­ции; это понимание проекта как замысла о создании более гармоничного образа жизни. Но это не отказ от дизайна как формы проектной деятельности, а развитие его проектных на­чал, гуманизация самой проектной культуры. Сегодня, когда так часто вспоминают о генетических связях дизайна с народ­ным искусством, с ремеслом, важно сохранить вкус к проектности, не порвать те тонкие нити, которые связывают дизайн с техническим мышлением, техническим воображением, ибо на вершинах духовного развития техническая мысль и гуманитар­ное воображение едины.

Сказанное о художественно-проектном освоении техники в полной мере относится и к культурно-экологической пробле­матике дизайна. Здесь важно выбрать концептуальные основа­ния, позволяющие вскрыть проектный смысл культурно-эколо­гических проблем, увидеть в них новую перспективу самораз­вития проектной культуры.

Предлагаемые технологическим, социально-экономическим или информационно-интеллектуальным развитием структурные инновации каждый раз выступают как вызов, ставящий перед этносом новые исторические задачи. В связи с этим можно сфор­мулировать историко-экологическнй императив этнокультурной идентичности во всех возможных мирах. Суть его можно видеть в том, что в любых предполагаемых обстоятельствах разви­тия, при любых возмущающих воздействиях, условиях и услов­ностях нужно соблюдать основное правило проектной куль­туры: искать и находить такой поворот событий, такую страте­гию проектного освоения предлагаемых обстоятельств, которые служили бы усилению, развитию, а не ослаблению этнокультур­ной идентичности. Ни одна сторона жизни не должна заведомо исключаться из проектной культуры. Во всем и везде нас должны интересовать сила, а не слабость, преимущества, а не недостатки, средства, а не препятствия, ибо, как сказано, «…от избытка сердца говорят уста». Ссылаясь на употребленное Л. Н. Гумилевым определение исторической судьбы народа, сформулированный императив этнокультурной идентичности можно трактовать также как принцип неизменности истори­ческой судьбы народа в любых предлагаемых обстоятельствах.

При таком подходе понятие региональности приобретает от­четливый проектный смысл. Регион буквально есть область обитания, область жизни, а в переносном, метафорическом смысле—почва, «дом бытия», как выразился М. Хайдеггер о языке. В этом втором качестве региональность вовсе не предполагает фиксированное в прошлом времени-пространстве, но означа­ет—при всем постоянстве оседлой жизни—развертывающееся в истории вновь-обретение существа жизни, его проектное пе­реосвоение (редизайн). Это способность возрождаться, вновь рождаться на своей же собственной почве, прививаться в ней и, прорастая, зреть и плодоносить. Заметим, что идея возрож­дения соединяет в себе мотив вечного возвращения с мотивом исторической новизны и своеобразия. В типологии норм проект­ной культуры этой идее соответствует миметический дизайн. С экологической же точки зрения совершенно ясно, что возрож­дение — единственная альтернатива вырождению, что оно есть экологически адекватная форма исторического бытия народа.

Миметический дизайн, как культурно-экологический вариант дизайна, главную свою цель видит в способности воссоздавать в облике среды, в ее социально-функциональном устройстве те стили и образы жизни, которые свойственны той или иной ре­гиональной, этнокультурной традиции. В этом, на наш взгляд, и состоит смысл часто обсуждаемого сегодня—как на страни­цах мировой, так и отечественной дизайнерской периодики— вопроса о национальном своеобразии дизайна, об этнокультур­ной идентичности среды.

Еще один актуальный ныне смысл региональности, тесно связанный с предыдущим, заключается в истории культурной жизни региона. К этому слою региональности относятся соб­ственно памятники природы, истории, культуры, обычаи и нра­вы, устойчивые, архнтипнческие схемы самосознания—словом, псе то, что теперь часто концептуализируется в терминах аксио-логии и образует, следовательно, своеобразную духовную, мыс­ленную среду обитания внутреннего «я» человека, личности, среду, необходимую для его произрастания и во многом неза­висимую от социально-экономических факторов и уровня раз­вития региона.

Что более всего важно в этом культурно-экологическом слое региональности? Его прямая связь с гуманитарными и худо­жественными проблемами проектной культуры. На этом уровне рассмотрения признается, что среда является не только вещест­венным, пространственно выраженным условием жизни населе­ния, но и условием реализации весьма и весьма глубоких сто­рон человеческой природы. «Каждый человек имеет право на такое пространственное и визуальное окружение, которое обе­спечивало бы ему полное развитие и учитывало бы специфику культуры, его породившей» (45).

Как видим, по мере перехода от одного слоя понятия регио­нальности к другому вопрос о своеобразии образа жизни и, сле­довательно, о своеобразии его проектного воплощения приобре­тает новое звучание. Последовательно рассмотренные  нами  ландшафтно-экологическая, планировочно-поселенческая, соци­ально-инфраструктурная, этнокультурная и культурно-экологи­ческая составляющие региональности можно выстроить в систе­му, исходя из наличия признака роста степени сублимирован­ное™ регионального своеобразия, которое, оставаясь реальным, из натурального становится все более смысловым, личностно значимым, духовным. Вопрос о своеобразии постепенно перерас­тает в вопрос о самобытности, о духовной глубине. В этом же состоит, на наш взгляд, и смысл традиционализма.

Можно согласиться с мнением Т. Б. Любимовой, что лю­бая традиция «…может существовать только питаемая конкрет­ным, постоянно воспроизводимым образом жизни народа…», что говорить о «…национальной традиции как о целостном культур­ном образовании, пронизывающем все сферы социальной и ду­ховной жизни…», можно только тогда, когда среда образа жиз­ни есть вместе с тем и его предание, память. «Так пони­маемая культурная традиция,—замечает Любимова,—включает в себя, однако, не только (норму организации повседневной жизни, т. е. сам жизненный ритуал, но и принципы, явные и невыявленные, духовной жизни, познавательной деятельности, художественного творчества, общения между индивидами и груп­пами, отношения личностей и групп… Иными словами, под тра­дицией мы понимаем наравне с более или менее внешними формами ее проявления и общие принципы, которые для данно­го народа, наверное, имеют большее значение, чем проявления самого жизненного ритуала» (30). Ясно, что при таком понима­нии традиция начинает становиться частью культуры. Миметический дизайн, проектирование, ориентированное на воспроизвод­ственное отношение к прежним и современным формам жизни, из абстрактной возможности становится тогда вполне осязаемой н чаемой реальностью.

Литература

1. Адаскина Н. Художник и среда//Проблемы и тенденции со­ветского станкового искусства.—М., 1986.—С. 118—142.

2. Азрикан Д. А. Эргодизайн. Проблемы и перспективы//Тех-ническая эстетика.—1987.—№ 3.—С. 17—23.

3. Антонов М. Ф. Ускорение: возможности и преграды//Наш современник.—1986.—№ 7.

4. Арнхейм Р. Динамика архитектурных форм.— М., 1984.— С. 193.

5. Арнхейм Р. Искусство и визуальное восприятие.— М., 1974—С. 392.

6. Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на приро­ду: опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифологическими сказаниями и веро­ваниями родственных народов.—М., 1985.— Т. 1.

7. Балашов Ю. В. «Антропные аргументы» в современной кос-могонии//Вопросы философии.—1987.—№ 7.—С. 117—127.

8. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества.—М., 1979.

9. Белый А. Ритм и действнтельность//Культура как эстети­ческая проблема.—М,, 1985.—С. 136—145.

10. Генисаретский О. И. Вещь, образ и переживание в худо­жественном проектированниУ/Художественное моделирова­ние комплексного объекта.—М., 1981.

11. Генисаретский О. И. Дизайн, городская и проектная куль-тураУ/Дизайн и город.—М„ 1988 (Труды ВНИИТЭ. Сер. «Техническая эстетика»).

12. Генисаретский О. И. Образ жизни—образ среды//Декора-тивное искусство СССР.—1985.—№ 9.

13. Генисаретский О. И. Проектная культура и концептуа-лизм//Социально-культурные проблемы образа жизни и предметной среды.—М., 1987.—С. 39—53.

14. Генисаретский О. И. Социальное проектирование как сред­ство активной культурной полнтики//Социальное проекти­рование: методологическая проблематика.—Труды НИИК МК РСФСР.—М„ 1986.

15. Генисаретский О. И. Художественные ценности в структуре образа жизни и предметной среды.—М., 1985.—Вып. 1, 2.

16. Генисаретский О. И., Гнедовский М. Б., Коник М. А. Худо­жественное проектирование и экологическое сознание//Ис-кусство.—1986.—№6.—С. 22—26.

17. Генисаретский О. И., Мидлер А. П. Искусство в системе массовой коммуникаципу/Искусство и научно-технический прогресс.—М., 1973.

18. Генисаретский О. И„ Цыркун А. Ф. Свободное время, образ жизни и городская среда: методологическая проблемати-ка//Свободное время при социализме.—М., 1979.

19. Глазычев В. Л. От «города-сада» к «экополису»//Архитек-тура СССР,.—1984.—№ 4.—С. 47—49.

20. Глазычев В. Л. Социально-экологическая интерпретация го­родской среды.—М., 1984.

Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли.—Л., 1979.— Вып. 1—3.

Гумилев Л. Н. Биография научной теории, или автонекро-лог//3намя.—1988.—№ 4.—С. 202—216.

Ёсида Мицукуни. О японском дизайне//Японский дизайн. Традиции п современность.—М., 1984.—С. 10—12.

Ионин Л. Г. Понимающая социология. Историко-критиче-ский анализ.—М., 1979.—С. 277.

Казначеев В. П. Очерки теории и практики экологии чело­века.—М.. 1983.—С. 260.

Кондратьева К. А. Эстетические концепции современного дизайна и практика художественного проектирования в раз­витых капиталистических странах//Изобразительное искус­ство.—Обзорная информация.—Вып. I,—М., 1987.—С. 32.

Курьерова Г. Г. Современные тенденции в сфере зарубеж­ной проектно-дизайнерской деятельности.—М., 1987.—С. 16. ,

Курьерова Г. Г. Экологическая ориентация в современной проектной культуре Западной Европы//Социально-культур-ные проблемы образа жизни и предметной среды.—М., 1987.—С. 85—89.

 Лихачев Д. С. Великое наследие.—М., 1975.

 Любимова Т. Б. Явное вдали, скрытое вблизи//Единство

классического искусства и современность.—М., 1988.

Найссер У. Познание и реальность.—М., 1981.—С. 230. , Образ жизни в условиях социализма. Теоретические и мето­дологические исследования.—М., 1985.—С. 265.

Раппопорт А. Г. Стиль и среда//Декор. искусство СССР.— 1985.—№ 3.

Регионализм и проблемы развития культуры в СССР.—М., 1987.

Сарагоса Ф. М. На пути к новой этике//Курьер.— 1988.— №.6.—С. 11.

Сесюнина М. Г. Потанин и Ядринцев—идеологи сибирско­го областничества.—Томск, 1984.

Соколов М. Границы иконологии и проблема единства ис­кусствоведческого метода//Современное искусствоведение Запада о классическом искусстве.—М., 1977.—С. 227—249.

Фадеева Т. «Европейская цивилизация» и «европейская иден­тичность»: современные зарубежные пнтсрпретации//Евро-пейский альманах. 1990.—М„ 1990.—С. 169—181.

Флоренский П. А. Анализ пространственности в художест­венно-изобразительных произведениях (§§ 22—40)//Декор. искусство СССР.— 1982.—№ 1.—С. 22—29.

40. Флоренский П. А. Макрокосм и микрокосму/Богословские ‘ труды.—М., 1984.—Вып. 24.

41. Флоренский П. А. Троице-Сергиева Лавра и Россия//Трои-це-Сергиева Лавра.—Сергиев Посад, 1919.

42. Хейдеггер М. Исток художественного творчествам/Зарубеж­ная эстетика и теория литературы XIX—XX вв.—М., 1987. 43 Хан-Магомедов С. О. Стилевое единство или эклектика?//Декор, искусство СССР.—1981.—№ 4.—.С. 19—21.

44. Швецова Е. И. Формирование теоретических основ эко­логии человека как научного направления//Научная дея­тельность в системе современной культуры.— Новосибирск, 1987.—С, 205—222.

45. Шукурова А. Н. Хаос против порядка?//Строительство и архитектура Ленинграда.—1977.—№ 2.

46. Якобсон Р. Работа по поэтике.— М., 1987.

47. Arguelles J. A. Earth ascending. An illustrated treatise on the low govering whole systems. Boulder—London, 1984.

48. Bohin D. Wholeness and implicate order.—L.: Routledge— I Kegan Paul, 1980.

49. Jantsct Е., Waddington C. Evolution and conscinsness: Hu­man sistems in transaction. N.—J.: Reading, Addison.—I Wesliey, 1976.

 

---

[1] От servio (лат.) — служить, быть к услугам, заботиться, посвящать себя; servus — слуга, невольник; servator — наблюдатель, хранитель.