PROMETA

Название моего выступления , которое было объявлено в программе, характеризует скорее общий жанр и тему «Гуманитарные стратегии и практики». Надо сказать несколько слов о том, как это попало в контекст биеннале и про адресность того, что здесь будет происходить. В нашей предварительной условленности я ориентируюсь на 4 разные адресные группы, условные, хотя в зале есть конкретные представители этих групп, собирающихся по профессиональным или когнитивным признакам. Я буду работать ориентируясь на тех, кто так или иначе связан с темой регионального или муниципального, но всегда пространственно выраженного развития. Это те, кто занимается городом, регионом и другими, имеющими пространственные характеристики сущностями: страны, континенты, дворы, в конце концов, в которых мы живем и т.д. И вот пространственность, ключевое слово, пространственность, как качество не только физической реальности ландшафта, которое вокруг нас прибывает, но для меня и всех тех, кто относит себя к цеху умствующих, пространство — это, прежде всего, качество сознания. Главное что мы с вами все умеем, своим умом и сознанием — это представлять или представливать, т.е. ставить что-то перед собой в воображении, в сознании, т.е. распределять в пространстве перед собой и себя перед этими сущностями. Вообще сознание пространственно потому, что мы с вами существа телесные, своим телом всегда находимся в каком-то пространстве. И вот это качество пребывания нашей телесности пребывания в пространстве, оно воображением отрабатывается таким образом, что мы в нем (в воображении) все что мы мыслим, все что мы чувствуем, все что мы желаем помещаем в какое-то реальное или воображаемое пространство. И вот региональщики, муниципалы, земцы, по-русски выражаясь, они, т.е. мы (я себя тоже к ним отношу) мыслят жизнь в пространственных терминах и категориях. Т.е. мы живем всегда где-то здесь или где-то там, но в каком-то месте мы себя размещаем. Тут ли, или за бугром где-нибудь, или в каком-нибудь ближнем или дальнем космосе — всегда где-то. Поэтому пространственное развитие — это первая тема и первая аудитория — профессионалы, которые себя с этим как-то соотносят или хотели бы соотносить. Вторая целевая группа относится к сфере образования, те, кто занимается формированием некоторых умений, способностей, компетенций, как модно нынче говорить, и это тема «компетенция ради развития». Такой слоган в этой теме — «компетенция ради развития». Здесь такой концепт очень важен — что означают эти компетенции ради развития? Есть предположение о том, что вокруг нас, в нашей социально-деятельностной среде имеется довольно интенсивный и ярко выраженный спрос на новые виды занятости, занятия, действия. И постоянно появляются какие-то новые странные фигуры: поначалу странные, потом — привычные. На моем веку возникала и исчезала такая замечательная модная наука и род занятий как эргономика. Была и исчезла. И вот нет теперь ни институтов соответствующих, не кафедр. Но кое-где

инженерная психология еще имеет место. Был когда-то инженер по организации

      труда на каждом предприятии — это отголосок Гастева, института труда, который был когда — то в 30-е годы. В штатных расписаниях всех заводов это было. Исчезло это занятие. Зато появились диджеи, дилеры, кураторы и постоянно возникающие новые номинированные роды занятий, которые очень популярны: модные дизайнеры всех сортов, менеджеров пруд пруди, куда ни плюнь, попадешь в менеджера обязательно и т.д. Т.е. есть какая-то странная потребность в обществе среди людей в том, чтобы появлялись новые занятости. Потому что мы более-менее понимаем, что в тех родах занятий, которые нас окружают ничего сделать уже невозможно. И вот на этот спрос, на такие странные виды занятости профессиональный образовательный мир отвечает предложением таких форматированных компетенций — предлагает систему образования, подготовки государственной, частной, любительской, предлагает чему-то нас обучить: правильно дышать, правильно спать, правильно знакомиться, правильно расставаться и правильно сближаться. По какому-то странному закону судеб в этом здании внизу есть магазинчик знаменитый, где развал окультно-образовательной литературы и если отнестись к тому что там обещают серьезно, то в этом здании должны работать гении, герои, музы. Потому что там обещают развить абсолютно все: и как быть счастливым, и как быть успешным, и как быть самым знаменитым сетевиком, как обольщать, и как приворачивать, и как наоборот отворачивать. Если вы заглянете в упражнения, которые там описаны, то обещается абсолютно все, любая компетенция, если вы в это верите, конечно. Можете попробовать. Этот процесс необычайно распространенный и диверсифицированный. Спрос, откуда-то взявшийся, и еще надо дать себе отчет, почему нам этого хочется, почему странный интерес испытываем к тому, чего нет: к воображаемым умениям, к воображаемой мощи, к воображаемой власти, к воображаемому богатству, к воображаемому счастью — к тому чего у нас нет, как бы в реальной жизни, вроде бы. В авторитетных книгах написано, когда господь создавал мир, он создал всего достаточно, даже более того, но нам все время чего-то не хватает. С другой стороны это — обещание новых компетенций, умений, навыков и наша попытка чего-то попробовать — это вторая тема «Компетенция ради развития». Третья, конечно, «Музей». Возвращаюсь к музейным сообществам, как к представителям одного из самых древних имеющих за собой не одно тысячелетие социокультурному институту, очень авторитетному институту, устойчивому, прожившему сквозь несколько экономических, политических формаций. Сравните то, что происходит здесь в этом здании с теми сиротливыми конторками под названим «творческие союзы», которые на площади размещены: отделение союза писателей, кинематографистов, композиторов, театралов — развалившиеся сообщества, развалившиеся цеха, при всем бесновании шоу бизнеса, влачащих жалкое существование. Тут тебе музейный комплекс, рядом арку забабахали, сиротливо, но — памятник жертвам политических репрессий, там же центр этно-культурных сообществ — в общем, сравнение говорит само за себя. Цех музейный каким-то странным образом выжил. Более того, он достаточно неплохо стоит на ногах. Хотя кризисов внутри самого музея и музейности, если верить самим музейщикам, туча, сплошь все в кризисах, но зато оно есть. А в сущности, кризис — это следствие развитой критичности. Когда вы критичны, то вокруг одни кризисы, поскольку вы их в силу своего критического ума в и д и т е, а если вы критически не развиты, то вы не видите кризиса, вы просто думаете, что это прыщ вскочил, болезнь такая и надо ляпсус или сбегать в «Тональ» чему-нибудь там научиться. Итак, музей как институт. Социологи говорят, что два авторитетных института есть в нашем обществе — это армия и церковь. Я спрашиваю: а университет, который столь же древен, как и эти два, а музей, являются ли такими же авторитетными и устойчивыми институциональными комплексами. Устойчивыми — да. Тем более нам говорят, что мы живем в информационном обществе или будем жить в обществе знаний, а университет — место институциональное, где производятся, хранятся, употребляются знания. Если общество знаний, то его осевым институтом будет не армия и не церковь, а казалось бы, университет. И то же самое можно сказать про музей. Наверное, да. Но явно, что опрос социологический этого не показывает. Это странное положение говорит, что у нас есть еще дефицит чего в музее, то — оптимистической музейной риторики, т.е. способности говорить о музее, как об институте культуры и о сфере жизни, в которой хранится память историческая, и парижские метры нашей идентичности — человеческой, антропологической, культурной, этнической и т.д. И кое-что говорит за то, что если предприниматель расчухал это качество и тихо-тихо музеи оккупируются такими розовощекими здоровыми менеджерами, которые наловчились на музейных ценностях делать неплохие деньги. Если это происходит, то значит эта риторика не за горами, еще немного и институциональное самоосознание произойдет. Итак, повторюсь. Региональное развитие — пространственность; Образование, компетенция — ради развития. Музеи, как музейность, как качество культурно-социального института. Вот эти 3 темы и три мои целевые аудитории. А связывать их между собой я собираюсь темой «семантическая эффективность». Моя задача состоит в том, чтобы картировать, разметить некое пространство, в котором мы следующие два дня будем работать, ставя некоторые вопросы и отвечая на них. Сегодняшний жанр таков: в течении академического часа я изложу три микрораздела мной обозначенных, после каждого из них попрошу вас задать вопросы, а оставшиеся полчаса мы можем посвятить суждениям по этому поводу… Те кто знаком с музейным делом хотя бы понаслышке, я не имею в виду музейщиков, которые здесь присутствуют, знают, что среди основных есть три функции в музейном деле и три группы профессионалов внутри самого музея: есть работа собирательская, изыскательская. Это сначала что-то ищут, собирают и формируют внутри музея коллекции. Вообще, музей возник в пешеходную эпоху человеческой истории. Т.е. когда все исследователи были путешественниками, т.е. они ногами или на лошадях — тоже ногами, т.е. — иноходью, чужими ногами, перемещались по поверхности земли и что-то искали, собирали, если оно лежало, или отнимали путем завоевания, если приходили в чужую землю, или выменивали, но всегда физически собирали и приносили. Пришел, увидел, победил, т.е. взял и принес себе лично, своему господину, своему царю, своему богу и сформировал вот здесь у себя некое собрание этого — коллекции. Представление о собирательской функции музея возникло в ту пешеходную эпоху и как метафора до сих пор бытует. Но кое-где оно и сохраняется: если вы археологическую коллекцию формируете, если вы собиратель фольклора, то вы перемещаетесь, находите информатора, записываете на месте и привозите это в коллекцию. Есть информационные методы работы — поиск по интернету, раньше — по библиографиям, по книгам. Мы все равно нечто находим, выбираем и помещаем в какой — то обобщенный архив (в смысле Фуко, например), архив как родовое имя. Архив — это родовая категория, которая обозначает любые формы, любые собрания, описанные списками и хранимые некоторым способом. Это же слово употребляется в информационных технологиях — вы что-то архивируете, и оно хранится в соответствующей памяти. Это одна функция. Как бы вход. Это то, когда в музейное пространство нечто попадает. Есть обратная экспрессивная функция — классически она называлась экспонированием, в ы с т а в л е н и е м того что собрано и хранится в архиве, оно время от времени из запасников, из памяти извлекается, что непросто (потому что они миллионные эти архивы), и затем выставляется. Если вещь физическая, то она выставляется физически, где-то находится, берется и ставится на всеобщее обозрение, в витрину, на подиум. В ы с т а в л е н и е. Э к с п о з и ц и я. Выставление — буквальная калька этого слова. Но для того, чтобы это было не просто так, не кучей вывалено, чтоб придать этому некую упорядоченность осмысленную, то экспозиция, выставление — это всегда некоторое инсценирование. Вы выставляете всегда на какую-то сцену сознания. Витрина, подиум — это сцена физическая, но вообще-то говоря, это сцена сознания. Человек должен ПРЕДставить себе тот сюжет, который в этой мизансцене экспозиционной реализован. А само хождение по экспозиции физическое, это движение от одной сцены к другой, где мы воображением, внутренним взором проходим виртуально намеченный путь, считываем сюжет этого инсценированного действия, и себя помещаем в это условное пространство. Стою перед картиной Сурикова «Боярыня Морозова» и представляю себе себя старообрядцем, находящимся там, и смотрящим на то, как она всем показывает, как двоеперстно крестится, а не как вы, поганые никониане, тремя перстами. Но есть третья функция, о которой и пойдет речь, которая определяет и первое — и стратегию поиска и собирания, и второе — стратегию показывания и выставления. Эта третья функция в музее 19 начала 20 века называлась исследованием, наш современный музей — дитя просвещения — позитивистской эпохи в развитии человечества, когда вершиной интеллекта, вершиной умственной деятельности почиталось научное исследование. Поэтому эта функция в музее называлась исследование — научно-исследовательский отдел. Вершина музейной функциональности — это академический музей. Это музей, совмещенный с университетом или музей, совмещенный с академией. Эта исследовательская функция имеет за собой развитие длинное, важно сейчас представить себе, что судьба нынешней музейности зависит от разнообразия понимания этой интеллектуальной функции, не только научное исследование, но в первую очередь понимающее отношение, то что теперь обозначается термином герменевтика, не способность мыслить аналитически, а способность понимать. Музею атрибутируется эта функция, не просто исследовать реальность, а ставить понимание. Если кто-то из вас учился музыке и ходил на классы сольфеджио, то знает, что есть такое понятие как абсолютный слух. Есть люди, которые рождаются с абсолютным слухом, это значит, что они различают высотные тональные отношения с достаточно большой точностью. Есть школы, в которых ставят голос и абсолютный слух. Точно также можно ставить понимание. Есть люди пропеченные и непропеченные. Пропеченные — это те, у кого поставлено понимание. Понимание для них (для нас) является ценностью, мы склонны понимать все, что происходит вокруг и понимать друг друга. Если немножко позлословить, то про таких людей можно сказать: они — смыслозависимые люди. Есть зависимые от наркотиков, а есть зависимые от смысла. Они не могут шага шагнуть в жизни, чтобы что-то не понять, не может терпеть бессмыслицу. Это очень хорошо чувствовали в семинарии XIX века, на экзаменах студент подходил к преподавателю и спрашивал: «Отвечать с рассуждением или без рассуждения?», т.е. с пониманием или прям так вот гнать: и преподаватель говорил: «Ну, мол, валяй, — с рассуждениями». Одна из функций, которая атрибутируется музею — это постановка способности понимания, понимающего отношения и ориентации в действительности. Потому что одно дело — познавать и знать (базовые действия сознания — это знать. Сознание знает, представляет себе одно, другое, трет, пятое, десятое). А понимание — это… я бы так сказал: „В европейской классической философской традиции понимания как способности, имеющей дело со смыслами, с целостными сущностями, с целостностями, понимание является более высокой высокоразвитой способностью, чем знания». Эта функция «ставить понимание» в культурных, исторических, человеческих явлениях и приписывается музею. Поэтому не просто исследования, а сознавание, понимание. Эта способность довольно молодая. Ни в одной классической философской системе до 2-ой пол. 19 века она, как отдельная, не выделялась, наряду с мышлением, воображением и т.д. Герменевтика стала популярной отдельной дисциплиной университетской и академической довольно поздно. Соответственно в музей она попадает позже, чем просто знание. Когда мы говорим слово понимание, согласитесь, что чаще всего понимание мы понимаем как воспринимающую способность. Т.е. мы понимаем что-то. В этом есть привкус пассивности, созерцательности. Понимая, я воспринимаю смысловые сущности, я воспринимаю какие-то смыслы. Тогда законно спросить такого человека: «А что соответствует активному залогу понимания»? Если понимание — это импрессивно-воспринимающая способность, то как мы назовем ту способность, которая будет активным и экспрессивным пониманием. “ Интерпретация или толкование. Но интерпретация — это скорее аналитическая версия активного понимания. Мы берем текст и интерпретируем его, т.е. выявляем истинный смысл. А в живой форме, ну такой — человеческой? Давайте договоримся, что под словом понимание, мы впредь будем иметь ввиду оба момента: воспринимающее понимание, т.е. способность впитывать смыслы и экспрессивное понимание, способность их сообщать другому, в ы р а ж а т ь. Если нам нужно 2 слова, то будет понимание и истолкование. А если одним хотим обойтись, а вообще-то экономия мышления всегда …по-детски, лучше, когда много, да? Если конфетку разделить на два, то будет 2 конфетки, на четыре — 4, — думают дети, — хотя она одна. А взрослый хочет, чтоб было хозяйское отношение к жизни: лучше, чтоб оно было одно и едино со мной. Поэтому каждый сам решает, что ему на данном шаге удобно. Будем размежевываться — будем иметь два, или, наоборот — будем единиться, то — одно. Я пока предлагаю пользоваться термином понимание, чтоб себя напрягать, в обоих смыслах: воспринимающее понимание и выражающее понимание. А понимание, длящееся как процесс, как такая способность называется? Какие есть гипотезы? Голос: рефлексия Генисаретский: Хорошее слово, хотя это скорее обращенность на себя. Голос: экзистенция Генисаретский: Экзистенция — это существование, это не обязательно мысль. Экзистировать можно эмоционально, аффективно. Голос: творчество Генисаретский: Смыслотворчество? Креативность. Мышление. Мы так не любим этого слова. Психотерапевты используют в этих же целях более свежее слово сознавание, сознавание в процессе, сознавание в ситуации, сознавание каждый раз здесь и теперь, в конкретный момент времени, в конкретном месте. Понимание как сознавание. Вот функция, которая является следующим шагом по отношению к пониманию интерпретирующему. Так, знаете, есть третий уровень небесной иерархии высшей. Как известно, он занимается престолами, херувимами и серафимами. Серафимы — они огненные, вскидчивые, взрывные. Взрыв энергийный, вспышка — и понеслось все куда-то: А херувимы — они водные, они растекаются как вода, течет и заполняет все. Поэтому есть понимание херувическое — всеохватное, панорамное: «и вдруг стало видно до краев земли» — как у Гоголя сказано. Взирают, как с трибуны съезда КПСС. А есть серафический, огненный, когда инсайт, вспышка, мгновенное событие. Так вот посередочке находятся престолы. Какая способность соответствует этой метафоре пространственной архитектурной? Голос: золотая середина Генисаретский: Но она может быть пустое место. Хороший буддийский ответ. Голос: которую сложно заполнить Генисаретский: А можно и не заполнять. Престол — это дхарма, это основа. Голос: память Генисаретский: Совершенно верно. Престол — это «на камне основе царствие мое», на камне на петре, на престоле, т.е. на незыблемости, краеугольный камень. Престол — то на чем все будет стоять. Вода херувическая течет, утекает — зыбкая реальность. Огонь вспыхивает, но потом гаснет и водой нейтрализуется. А вот камень, престол — это что-то тектонически устойчивое, мощное, надежное — память, действительно. Поэтому понимание воспринимающее, понимание выражающее, понимание скользящее, движущееся во времени и понимание понятливое. Понимать — это значит пребывать в состоянии понятливости. Почему анамнезис в основании мысли. ВОСпоминание — возобновляющаяся память. Эта та способность, та сфера компетентности, которая свойственна музейному миру, музейному институту. И это такая же экзистенциально-человечески и зыбкая и трепетная, и значимая реальность, как и все выше перечисленное: как сознавание, как восприятие, как выражение, как мысль. И она столь же событийна. И в этом смысле, когда мы говорим о музее — как об институте, который обеспечивает обществу или людям их преемственность во времени и других значимых измерениях: память, наследуемость, воссоздаваемость и целый ряд других слов, который обеспечивает целостность — непрерывность, то, что для нас самоочевидно, а иногда проблематично. Почему вы, утром просыпаясь уверены, что вы тот же самый человек, который заснул вчера? [………………..] А вы не уверены, совершенно верно, поэтому мы с утра подходим к зеркалу и смотрим: «Ой, е!», т.е. «Неужели!». Т.е. есть отдельная сторона нашей жизни, отдельный набор способностей или компетенций, которые либо обеспечивают, либо не обеспечивают целостность воссоздаваемости во времени. Если бы мы имели больше времени и подробно себе выписали или зарисовали расклад компетенций понимания, выражения, восприятия, мышления, сознавания, памяти — все то что расположено между собиранием чего-то, привнесением сюда и выставлением, мы бы тогда получили набор стратегий присутствия и поведений, действования в этом музейном мире. Музейность, или музеум, каждого музея — это то как внутри конкретного музейного мира сложилась конфигурация, констелляция, как связались между собой компетенции, воплощенные конкретными людьми, присутствующими в данном конкретном музее. И в зависимости от того, что это за связки, что за узел умений навыков здесь присутствует, этот мир так или иначе задан. Первая логическая точка про музей как институциональный комплекс, в котором артикулируется, как-то членится на части способность по-мнить (как удачно пишут некоторые переводчики Хайдеггера). Это значит мнить. Иметь мнение. Иметь суждение. Иметь какой-то взгляд. Я помню так и потому так мню, сужу, оцениваю. Я тем самым говорю о памяти как о той практике, мнемотехнике, совокупности мнемотехник, технологии памятования благодаря которым мы тем или иным образом не только помним что-то из прошлого, но и мним, имеем суждения, судим, оцениваем […]. Вопросы? Голос: Дело в том, что многие по-разному относятся к памяти которую мы имеем… Генисаретский: Мы это кто? Голос: Это работники культуры вообще… Генисаретский: А конкретно мы — какое сообщество? Голос: Мы — сообщество музейщиков Генисаретский: Я знаю тысячи музейщиков, которые с вами не согласятся. Поэтому давайте конкретно. Назовите музей какой-нибудь… Голос: Село Мотыгинское Красноярского края. Муниципальный музей. Генисаретский: Да, есть много людей которые по-разному относятся к нашей памяти. Но это же естественно. Кому попадья, а кому попова дочка. Есть много людей, которые по-разному относятся к нашей истории. Да, это факт. Согласились. Кто возражает, что есть много людей, которые по-разному относятся к нашей истории? Поднимите руки! Вы не договариваете на самом деле! В этом суждении есть что-то еще — «по-разному относятся, вот какие нехорошие люди!». Относятся к нашей хорошей истории по-разному. Т.е.нехорошо. Вопрос[………………..] Генисаретский: Ну, конечно же. Да здесь двух людей нет, у которых совпадает мнение по поводу музея. Ана Геннадьевна, мы с вами согласны? […] На самый главный вопрос про нашу профессиональную жизнь — про музейность, мы не только не готовы отвечать, но и не готовы формулировать его. И в этом наша беда. Голос: Имеем ли мы право… Генисаретский: А как вы поступаете дома, когда у вас в семье с детьми или дома несовпадение и непонимание? Голос: [………………..] Генисаретский: Что не существует для этого светской культуры, навыков выражения мнений, культуры общения? Для этого и существует гуманитарная культура. Для того чтобы жизнь в условиях согласия, а не конфликта. Голос: [………………..] Генисаретский: Музей формирует память как понимание. И является монополистом в этой сфере. В нем хранятся эталоны. В Париже якобы хранится парижский метр. Есть эталоны времени. Есть такого же рода фигуры памяти, с которыми мы знакомимся, которые собираются и осмысляются, и инсценированно показываются в музее. Голос: [………………..] Генисаретский: Мы же животные мыслящие, животные размышляющие. В отличие от бактерий, вирусов. Что ж тут удивляться тому, что мы призваны к осмыслению. Голос из Мотыгино: Господин Генисаретский, можно я конкретно скажу… Генисаретский: Товарищ… зверь… Голос: У нас помимо того, что нет эталона культуры… […..] Генисаретский: Традиции для того и существуют, что в университете есть знания, в музее есть память и этого добра у нас, слава тебе господи, за 2000 лет накопилось достаточно для того, чтобы свою жизнь обустроить со смыслом. Если кто-то, в том числе и музейные работники, этого не делают, так это наша беда, а не объективное положение музея. И не профессионализм, который можно развивать и культивировать, чем мы собственно с вами и заниматься будем на конференции. Голос: Но от этого страдает история и страдает музей. Генисаретский: Судя по тому, как вы удобно расселись в кресле и улыбаетесь — особого страдания я не вижу. Такой розовощекий… Ладно. Давайте перейдем к следующему пункту. Я перескачу сразу к третьему, потому что был задан сюжет с правомочностью. Известный американский философ и методолог Пол Фейерабенд сформулировал такую мысль, а если угодно, даже принцип — он сказал, что как методология так и политика обеспечивают переход от одной исторической эпохи к другой. Как политика так и методология, то есть определенное искусство и практика мысли…: По-моему, на мой вкус, это очень сильное суждение. Я под ним, как представитель московского методологического кружка, подписываюсь обоими руками и также обоими ногами голосую. Если вы хотя бы отдаленное представление имеете об устройстве нашего отечественного постсоветского менеджмента, то вы наверное знаете, слышали или читали о необычайной популярности одно время такого метода программно-целевого управления. Даже если вы специально этим не занимались, то наверняка на своих рабочих местах или писали или читали те или иные программы. И так уж получилось, что любой студент 3-4 курса считает, что способен настрогать такую программу. Один из героев Платонова в рассказе про город Глупов все время бегает, заглядывает в книжечку и говорит: не забыть составить план 25-летнего развития народного хозяйства. В скобках — осталось 2 дня. То есть это, как началось с 20-х годов, с самого начала, так и длится до последнего времени. Программно-целевой подход. Что такое программа — это, прежде всего, приоритеты или цели, которые являются определяющими, они ранжируются, — есть более важные цели, менее важные. Строится «дерево» целей: от главной цели — «все для человека, все во имя человека», в программе партии когда-то зафиксированного, и дальше они там ду-дуд-ду-ду, множатся, множатся, множатся и доходят до конкретного там села или там музея на Стрелке… В основе программно-целевого подхода лежит принцип: цель детерминирует и определяет деятельность, т.е. деятельность — целесообразна. Такое было бы возможно в принципе, хотя никогда не получалось, при условии абсолютного взаимопонимания по смыслу. Если бы было смысловое единство, то тогда можно было бы строить деятельность через цели. Если бы у нас было полное взаимопонимание во всем: в устройстве мира, в устройстве общества, взаимное понимание друг друга, и нам бы только осталось только определиться в целях — куда направлять кипучую энергию своей деятельности. Для страны, которая жила иллюзией единой идеологии, единого миропонимания, это было еще хотя бы в принципе мыслимо. Понимание общее — им занимается отдельная институциональная инстанция под названием Политбюро ЦК КПСС, обеспечивающая единство идеологии и взаимопонимания, а кто не согласен — о тех особый разговор и непростой. А дальше Госплан или Совмин, или другие управленческие органы, обеспечивают достигаемость таких-то целей. Но даже на уровне этой идиотской картинки ясно, что этот не так сейчас. И тогда не было так, а сейчас особенно. Поэтому невозможно целеполагание вообще без смыслополагания. Поставить цель, не зафиксировав какого-то понимания, не задав смысла, не поняв и не осмыслив, не концептуализировав соответсвующие сферы или реальности в которых мы собираемся действовать, невозможно. Цели поплывут. Поэтому Фейерабенд совершенно прав, когда говорит — и политика, имеющая дело с целями и достижениями, и методология, имеющая дело со смыслами и концептуализацией, вместе только обеспечивают шаг развития, шаг в будущее какое-то историческое время. А вот цели и смыслы чем интегрируются — что в нашем сознании, что в нашей душе, что в нашей психической жизни соотносит между собой цели, которые мы достигаем, и смыслы, которые мы понимаем и мыслим? Цели, относящиеся к воли нашей, и смыслы, относящиеся к сознанию и мысли нашей — вот эти два измерения, эти две реальности — с чем они у нас соотносятся? С ценностями. Это то, от чего задаются и цели и смыслы. И вот тут вот придется вспомнить один переломный момент в новой европейской истории, хотя можно найти аналоги и в других местах. Вот то, что Фейерабенд назвал единством политики и методологии, то в классической философской традиции Кантом было названо «юрисдикцией разума». Вот здесь еще один необычный, казалось бы, совсем не музейный сюжет. Юрисдикция — понятие, относящееся к праву. «Юрисдикция разума» — конструкция из двух этих слов, строго соответствует тому, что сказал Фейерабенд. … Вместе — и цели и смыслы (обеспечивают шаг развития). В некотором смысле — это такие онтологические синонимы. И цели, относящиеся к политической деятельности, которая регулируется правом, и смыслы, которые относятся к интеллектуальной деятельности, регулируются логическими или методологическими нормами — только вместе они обеспечивают осмысленность и целенаправленность деятельности и, тем самым, возможность развития, по крайне мере — гипотетическую возможность какого-то шага. Будь то развитие, понимаемое как пространственное, региональное развитие, или понимаемое как образовательное, или понимаемое — в музейной сфере, как личностный, человеческий рост. Как изменение фигуры присутствия человека в мире …. Теперь в двух колонках подписываем еще два термина, которые уже важны мне, для ответа на поставленные вами вопросы о том, не что делать, а как делать. Я уже произнес это слово и не раз, говоря о целеполагании и смыслополагании. Это слово «полагание». Это пассивная форма того, что в активной форме называют словом «стоять». «Поставить вопрос» или «положить перед собой предмет» это в риторике практически одно и тоже. Когда мы мыслим, то мы перед собою «ставим» предмет мысли в воображении или «кладем» его. А отсюда вот это гегелевское «снятие» — положили как бы на полку, а потом сняли его. Поставили в экспозицию, изъяли из экспозиции. Это — пространственные, вещественные метафоры мысли. … Полагание. Мысль полагает. Полагает существующим нечто и мы его рассматриваем… Когда схоласты решали знаменитую задачу «Сколько ангелов помещается на булавочной игле?», то они полагали, что ангелы как сущности существуют, могут занимать место в пространстве, но маленькое, на иголочке их может поместиться много. Когда мы говорим: «Какого цвета эта доска?», то мы не сомневаемся, что доска имеет цвет. Вопрос только какой? И так очень многое заранее, по умолчанию полагается, а точнее — предполагается. Итак, мысль — полагает. А что делает воля? Заставляет положить… Если юридическую метафору продолжать, то все мы сейчас, в постперестроечное время занимались такой игрой, создавали разного рода конторы. Кто — центр, кто — институт, кто — кафедру. Вот мысль полагает, а воля, юридически оформленная и правосообразная, учреждает. Учреждает ровно то же самое, что мысль полагает. Теперь скажите мне пожалуйста вы, сидящие здесь передо мной, ваше существование, наше существование, существование друг друга — когда мыслим, мы полагаем это существование или…? Человек это созданное, положенное или учрежденное? Это вот самое сильное суждение, которое вы можете сделать про самих себя. И после этого глубоко задуматься. Голос: учрежденное природой… Генисаретский: Но природа, так сказать, она может творить, но если бы это было еще учреждено народным судом солнечной системы, законодательным собранием нашей вселенной, то я бы еще понял. Голос: Богом Генисаретский: Совершенно верно, господом Богом может быть сотворено и учреждено. Но вот способность помыслить себе себя как учрежденное существо… Человек — это учреждение. Человек — это институт (социальный и культурный). Когда-то было решено: «и сотворим его по образу и подобию своему». И сотворили. И учредили. И вот способность мыслить, воспринимать и ощущать все не только как существующее где-то по природе свое (так позитивистски, исследовательски), но и учреждаемое, творимое. С применением воли, не без нее. Это очень важный момент институциональный и поэтому тут возникает — «Какой вопрос право, юриспруденция решает в суде, говоря о нашем будущем». Оно оценивает что? Правомочность действий. Вот этих физических действий. Поскольку учреждение и полагание с точки зрения юрисдикции разума одно и то же, то возникает естественный вопрос — о правомочности действий интеллектуальных, когнитивных. Вопрос о правомочности мысли, умственных действий (в силу того, что они учреждены). Дальше давайте по списку — мы способности с вами уже сформулировали. Правомочна ли ваша мысль, когда вы мыслите? Ну и что, что вам помыслилось? … Мы в вопросе о правомочности того, что мне помыслилось особо не утруждаемся. А вообразилось, а понялось вдруг, а захотелось и т.д.? И вот — центральный момент этого фрагмента: взгляд на что-то, на какую-то компетенцию, на какую-то способность, на какое-то умение как на учрежденное, ставит нас перед вопросом о правомочности. И заставляет на него как то отвечать. Здесь я ставлю точку, потому что отвечать на него это уже… Почему мне это важно, сделать закладку для нашего последующего разговора? Потому что вместе с проектностью, пришедшей в том числе и в музейную сферу (а проектность это профессиональная реализация способности к воображению), в каждую сферу деятельности втекает масса нерефлектированного произвола. Проектирование стало такой массовой профессией, только ленивый не делает проект или не пишет программу. Сам факт наличия какого-то замысла, какого-то проекта, какой-то программы ничего абсолютно о правомочности не говорит. Потому что воображение, равно как и проектное воображение, программное и любое другое вполне может оказаться абсолютно неправомочным с точки зрения каких-то норм, ценностей, какого-то правопонимания. И здесь мы попадаем в сферу некоторой борьбы. И часто довольно жесткой. Целые защитные техники отстраиваются. Ну, например — политкорректность запрещает употреблять некоторые слова… Например, негр нехорошо, а афроамериканец — нормально. Древнерусское слово, принятое в церковнославянском языке, «жид» — это плохо, хотя это всего-навсего «ожидание», а иудей — это хорошо. Ну и масса запретов, условностей, которые диктуются корректностью, как одной из форм оправданности. В философско-антропологической традиции нашей отечественной есть такая тема, восходящая к Лейбницу, который написал знаменитый трактат про теодицею, про оправдание Бога. А Владимир Сергеевич Соловьев написал толстенный труд под названием «Оправдание добра», затем Бердяев написал чуть менее толстую, но тоже очень солидную книгу под названием «Оправдание творчества», а Флоренский — оставил цикл неопубликованных исследований про антродицею, «оправдание человека». Это — базовые действия для системы юрисдикции разума. Оправдывание, доказывание. Правомочное — это значит оправданное. … Юрисдикция — это метафора. Юридическая оценка — техника придания значения. Оправдывание — действие, которое является базовым для данного мира, в котором мы не различаем, или сближаем между собой полагание и учреждение. Теперь навскидку назовите мне еще несколько глаголов, которые означают такие же базовые креативно-онтологические действия как «полагания» и «учреждения». Какие еще фундаментальные жесты, значимые могли бы быть поставлены в один ряд. Голос: Стремление… Генисаретский: Стремление… Хорошее слово. Сижу я раз на стреме… Но — не деятельностно выраженное. Институционально не оформленное. Хотя, вообще говоря, институты стратегического планирования и мышления как раз работают именно со «стремами», векторностью, с выбором направленности. Стратегическое мышление, управление, планирование как раз выбирает эти векторы, устремленность. Ну, это такой более или менее «авангард». Какое базовое действие сравнимо с «познанием», «исследованием»? Какого рожна во всех создаваемых вновь учреждениях возникает должность «креативного директора»? «Творить», конечно. Ремесленно-творительные действия. Полагать — мыслью, учреждать — параллельным действием для созидательного люда является творить. Можно мыслью — положить, затем можно учредить, а можно — создать и показать. Руками или каким-то другим способом. И просто показать, по факту предъявления, явочным порядком — «сделано — значит есть», «сделано — значит положено». Вообще говоря, «сделано» — претензия на признание, на оправданность. И так вот, явочным порядком, очень много потом рецептируется и принимается как тварное. А еще? Очень важно эту организационно-деятельностную интуицию развивать. И словарь базовых форм поведения расширять. Вообще, вводить палитрой. То есть иметь компетенции юридического толка «учреждать что-то», есть компетенции познавательно-когнитивного толка — «познавать», «мыслить». Есть компетенции «создавать», «творить». А еще? Мы сейчас вступили в рыночную эпоху. Какое еще базовое действие соответствует учреждению, полаганию и т.д. в мире обменов? «Предлагать». Предприниматель «предлагает» поставлять что-то. Коммуникативно — «сообщать», распространять мессэджи, сообщения и т.д. Очень важно, чтобы в организационно-деятельностном горизонте мы оспосабливались, т.е. приобретали в качестве способности разные базовые жесты предъявления, самовыражения, которые здесь были мной названы. Не замыкаясь только на той форме когнитивности, которая была связана с исследованиями. Этот сюжет тяжелый. В нем нет такой легкости, пока мы не начнем это проживать, это сознавать событийно. Вы посмотрите на меня сейчас, и скажите мне — вот я что делаю перед вами? Что я с вами делаю? Голос: вдалбливаете знания. Генисаретский: Ни в коем случае, не такой уж я дурак, как вы думаете — если бы оно у меня было, я бы его приберег, капитализировал и …трам-тарарам. Я перед вами полагаю некоторую мысль и даю ее рассматривать? Я что создаю какую-то свою «конструкцию», я предлагаю вам некоторую фигуру понимания? Или я учреждаю некую точку, в которой те, кто ее поймут и как-то прилепятся, образуют потом некоторую общность, с которой мы будем работать. Какое действие реализуется в событии нашей встречи? Вот мы с вами встретились. Мне доверено что-то говорить. Вы благосклонно это слушаете. Вот в этом коммуникативном событии, которое здесь происходит, какое реализуется действие? Что бы вы мне вменили? Голос: общение Генисаретский: Нет, общение — это событие, а действие? На самом деле в этом нет такого однозначного ответа. Перечисленные базовые действия — способы категорирования, это ваши ответы на мой вопрос. … Но как только у нас их появляется несколько… Уже на прошлой, или позапрошлой, биеннале у нас была система событийности памяти. Что память — это не что-то такое вот статуарное, престольное, каменное. Что у памяти, как и у мышления, как и у переживания, как и у чувства есть своя событийность. События, которые по латыни называются инциденты, и которые в юридической практике превращаются в прецеденты. А прецеденты нужны для полагания нормы. Вот событие, когда оно случается, когда оно признается в качестве значимого, важного (семантически эффективного), распознается в своей значимости, истолковывается в своей значимости и принимается в своей значимости, и становится образцом, или нормой, или законом. И вот событийность памяти — это когда событие становится элементом памяти. Событийность памяти имеет два смысла… 1) происходят некоторые события в сфере памяти, имеющие отношения к памяти. Например, событие происходит в музее, а значит оно происходит в мире памяти. 2) событие стало событием, стало признано в своей значимости, признано прецедентным стало образцовым, знаковым и в силу этого вошло в память. В событии памяти происходит нечто вот это таинственное. События в мире памяти происходящие к ней же, затем и продолжают относиться, продолжают жить в памяти. И становиться помнимыми образами, т.е. образцами которые затем формируют. Они устанавливаются в качестве образцов, и обладают способностью «наставлять». Слово «институт», «институция» вообще имеет два значения: 1) есть специальный институт, учреждение и 2) институтами также называют инструкции или наставления. Институт это устой, по-русски говоря. Который наставляет, и, не побоюсь этого слова, воспитывает. Институциональная природа музейной сферы, музейной деятельности, музейной жизни в том и выражается, что, просто попав в своей причастности к этому музейному миру, …где все случающееся обладает наставительной функцией. Некоторые в этот момент потупили взоры… На этой оптимистически-педагогической ноте я закончу. Спасибо.