Дружеская исповедь по праву переписки

(Из письма о. Павла Флоренского –  С. Н. Булгакову лета 1917 г.[1])

«Моя исповедь – с ранних пор, с тех пор, когда «казались новы все впечатления бытия», с тех пор, когда складывались первичные интуиции моей души. Место моего рождения что-то определило навеки в моей душе, и вот, теперь, я не могу и не хочу отказаться от первтчных слоев моего бытия, от Uhrphaenomena, мною в Uhrzeit[2] постигнутых. И отсюда – мое, — скажу прямо – мое презрение и вражда ко всякой современности, ко всякому имманентизму, мнящему себя таковым. Евлах, местечко теперь, а тогда – nomen nudum[3], где я родился, расположен в кавказской степи, обрамленный с севера и с юга снежными хребтами. Кавказский хребет и Армянские горы как алмазы, с неизъяснимой, для незнающего гор, четкостью, предельно завершенными очерченными линиями, вонзаются вечные, непреложные, нетленные, lume[4] в неизъяснимую же, для незнающих гор, глубину и бархатистую бесконечность лазури. А между горами знойное, все сотканное из металлических, звенящих трелей цикад и кузнечиков, изобильное всяческим изобилием земных произведений, рыб дичи, скота, зверья, ядовитых насекомых, змей и благовоний пространство, ширь и раздолье, славящиеся лучшими на Кавказе, карабахскими[5]. Конями и удалыми, самыми удалыми на все Закавказье, разбойниками.  Теперь, берите меня, если можете взять, таков, каков я есть. В раздолье моей души нет законов, я не хочу законности и не умею ценить ее, ибо знаю, что я разбойник всем своим нутром, и не в кабинете сидеть бы мне, а мчаться в грозу ночную, без цели мчаться бы с вихрем на карабахском коне. Нет препон – этой скачке! Моя степь, звенящая и благоуханная степь, вероятно, такая же, как та, в которой жили мои предки у Запорожья, эта степь отражает безбрежную свободу Лазури, и то, что там, в Лазури дано, то у меня в тепи осуществляется моим движением. И никакая преграда, руками человеческими поставленная, не смутит меня: я сожгу ее, разрублю ее – и буду свободен. И буду носиться с дыханием ветра. Так здесь земле. Хочу не овладеть Лазурью, а осуществить в себе ее. И не забывать никогда о том, что Лазурь надо мною, царство вечного покоя, царство безбурное и безмятежное, миро льющееся в душу мою. И, покорный Лазури, ей одной, я хочу символов своей ограниченности. Снежные вершины, обрамляющие степь, делают меня сознающим и свою свободу, и свою ограниченность. Снежные вершины, вонзаясь в Лазурь, делают ее ближе ко  мне и дальше. Рама снежных вершин так же необходима в моем духовном строе, как небо вверху и небо внизу – степь. Не помирюсь, не могу мириться ни с кем, застящим мне вид на вершины деревянными заборами или пускающими на них дым. Власть – отечество – царство – священство – духовенство – вот снежные вершины моего сознания, и они – то что нужно мне, когда они не руками человеческими созданы, а сами, без соли моей, растут из земли к небу, когда они абсолютно тверды и неделимы».


[1] Опубликованного в: Переписка свящ. Павла Александровича Флоренского со свящ. Сергием Николаевичем Булгаковым. Томск, «Водолей», 2001. – С.130-131.

[2] Прафеномен, правремя (нем.).

[3] Пустое имя (лат.).

[4] Светлое (лат.).

[5] Предки Флоренского по матери были карабахскими беками.

Поделиться в соц. сетях

Опубликовать в Google Plus
Опубликовать в LiveJournal

Добавить комментарий