PROMETA

Экология культуры: от ценностных ориентации — к проектной концептуалистике. // Экология культуры. Теоретические и проектные проблемы. М.: Всеросийсикй институт культурологии, 1991

Автор: Генисаретский О.И. Источник публикации: Экология культуры. Теоретические и проектные проблемы. М.: Всеросийсикй институт культурологии, 1991 Предлагаемый вниманию читателя сборник по­священ теоретическим и прикладным проблемам экологии культуры. Но прежде чем говорить о со­держании и современном состоянии этой дисцип­лины, о целях, которые ставили перед собой авто­ры статей, включенных в сборник, напомним, что писал Д. С. Лихачев, которому мы обязаны введе­нием термина «экология культуры» в отечествен­ный научный и общекультурный обиход. Хотя пер­вая большая статья автора на эту тему вышла в свет чуть более десяти лет назад, напоминание это вряд ли будет излишним: слова от частого употреб­ления тускнеют, мысли—от нежелания или неуме­ния мыслить—рассеиваются, многие пользуют их скорее понаслышке, не соотносясь с источниками, а в наше суетное время, более склонное к концеп­туальным клипам, чем к чтению усвояющему, за­бывчивость становится чуть ли не добродетелью.Итак, слово Д. С. Лихачеву: «Сохранение культурной среды — задача не ме­нее существенная, чем сохранение окружающей природы. Если природа необходима человеку для его биологической жизни, то культурная среда столь же необходима для духовной, нравственной жизни, для его «духовной оседлости», для его при­вязанности к родным местам, для его нравственной дисциплины и социальности. Убить человека биологически может несоблюде­ние законов биологической экологии, убить челове­ка нравственно может несоблюдение экологии куль­турной. И нет между ними пропасти, как нет четко обозначенной границы между природой и культу­рой. Человек — существо нравственно оседлое, даже и тот, кто был кочевником, — для него тоже сущест­вовала «оседлость» в просторах его привольных кочевий. Только безнравственный человек не обладает оседлостью и способен убивать оседлость в других. Культурную экологию не следует смешивать с наукой ре­ставрации и сохранения отдельных памятников. Культурное прошлое… должно рассматриваться не по частям, как повелось, а в целом. Есть большое различие между экологией природы и эколо­гией культуры, к тому же весьма принципиальное. До известных пределов утраты, в природе восстановимы. Можно очистить загрязненные реки и моря, можно восстано­вить леса, поголовье животных, конечно, если не перейдена известная грань… Природа при этом сама помогает человеку, ибо она «живая»… обладает способностью к самоочищению, к восстановлению нарушенного человеком равновесия. Иначе обстоит дело с памятниками культуры. Их утраты невосстановимы, ибо памятники культуры всегда индивидуаль­ны, всегда связаны с определенной эпохой, с определенными мастерами. Каждый памятник разрушается навечно, ранится навечно. Чтобы сохранить памятники культуры, необходимые для «нравственной оседлости» людей, … нужны знания, и не только краеведческие, по и более глубокие, объединяемые в особую научную дисциплину—экологию культуры»[1]. Статья Д. С. Лихачева, отрывок из которой приведен нами выше, была опубликована в журнале «Москва», и уже одно это предопределило ее публицистическую направленность. Ее публи­кации предшествовала более чем двадцатилетняя история по­пыток убедить общественность в необходимости широкой, ин­тенсивной работы по сохранению памятников истории и куль­туры, попыток, которые по истечении времени никак нельзя назвать успешными. Впрочем, для культурной инициативы в любой области всегда была характерна обращенность к об­щественности, к людям доброй воли, а не только и не столько к организациям, по казенному долгу призванным заниматься вопросами охраны, реставрации, освоения памятников. Слиш­ком часто видели мы, что надпись «охраняется государством» соответствует истине не больше, чем лозунг «уже нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» И, тем не менее, утверждение, что «нужны знания…, объеди­ненные в особую научную дисциплину—экологию культуры»,. не риторическое пожелание, а методологический жест, к сча­стью, не оставшийся незамеченным. За прошедшие после пуб­ликации этой статьи годы мы были свидетелями многочислен­ных опытов проблематизации и концептуализации тех реально­стей, что интенционально подразумеваются под термином «экология культуры». Желающие познакомиться с некоторыми из этих попыток могут обратиться к аналитическим обзорам[2]. В ходе дальнейшей работы заметно расширилось, в сравнении с намеченным Д. С. Лихачевым, проблемное поле культурно-экологических исследований и разработок, определились направ­ления их методического и концептуального развития, а также способы включения в практику социального действия различ­ных движений, общественных объединений и организаций. Отдельно нужно сказать о судьбе термина «экология куль­туры». Мало того, что он получил достаточно широкое хожде­ние в публицистике и культурной эссеистике, он стал еще и своего рода порождающей моделью для целого ряда терминов-однодневок типа «экология языка», «экология души» и т. д., за обилием которых смысл термина, введенного Д. С. Лихачевым, стал размываться. Впрочем, пусть все это остается на совести подражателей, мы же, со своей стороны, отнеслись к указанию на возможность развивать содержание экологии культуры, вы­ступающей в качестве «особой научной дисциплины», как к методологическому «вызову», на который можно и нужно было дать адекватный «ответ». А теперь несколько предварительных соображений о той идейно-ценностной атмосфере, в которой экология культуры об­ретала статус научной гуманитарной дисциплины, то сближа­ясь с экологией первой природы, то настаивая на своей отнесенности к природе второй. Сегодня мы гораздо острее, чем когда-либо ощущаем опас­ность экологической катастрофы, связанной с технологическим и социально-организационным воздействием общества на приро­ду, культуру и человека. Люди разных профессий, политических ориентации и культурных традиций включились в экологиче­ское движение за сохранение природосообразности (органично­сти) всех и всяческих сред, окружающих человека, питающих не только его тело, по и душу. В рамках экологического движения, достаточно представи­тельного и не лишенного определенных результатов, постепенно вызревало экологическое сознание — с характерными для него установками, ценностями, образным строем. Перечислим неко­торые его аксиоматические качества. Во-первых, уделение внимания воспроизводственным, сбе­регающим отношениям. Наша культура, движимая в течение нескольких столетий пафосом созидания и преображения, откры­тия нового, не ставила акцент на задачах воссоздания утра­чиваемого. Ныне ситуация в корне иная: теперь мы отчетливо видим, что если создание потребного грозит гибелью данного (природных ресурсов, здоровья, культуры), то следует не жа­леть творческих усилий на то, чтобы наличные ценности со­хранять, спасать. Во-вторых, экологическому сознанию свойственна установка на причастность, восприятие себя как части изучаемого или проектируемого целого, на отождествление (идентификацию) с ним, а не на отстранение от целого. Такой поворот сознания очень важен для нас сегодня: ведь системный подход, возобладавший в 60-е годы в науке, проектировании, культурологиче­ской рефлексии, ориентировался прежде всего на выход из лю­бой системы, на свободу от ее ценностей, а уже затем на ее изучение и проектирование. Для экологического, средового под­хода, напротив, характерно стремление ценностно войти в каж­дую научно или проектно осваиваемую систему: мы в ней участвуем и берем на себя ответственность за ее судьбу. В-третьих, экологическое движение за сохранение ценностей первой и второй природы достаточно очевидным образом смы­кается сегодня с традиционалистским движением, главная за­бота которого — сберечь ценности унаследованной культуры, глубинные традиции того или иного народа и окружающую его предметную среду. Ранее названные установки на сохранение и участие не самоцель, они важны в качестве условия культурной идентичности образа жизни, сохранения и возрастания нравст­венной зрелости достигнутого в ходе цивилизации. В экологии культуры, равно как в развивающихся парал­лельно экологии человека, социальной экологии, в гуманитарно-художественных проектных концепциях, так или иначе концеп-туализируются названные аксиоматические качества хранения, причастности и глубины, качества, образующие эмоционально-ценностную интонацию и интеллектуальный стиль любой куль­турно-экологической концепции, инициативы пли программы. Интонация и стиль? Для гуманитарного мышления они не менее существенны, чем методологические конструкции. На это обстоятельство недавно обратил внимание А. Г. Раппопорт, ав­тор, отнюдь не склонный к культурно-экологическим воздыхани­ям. «Индустриальная и научно-техническая революция дефор­мирует.не только природный ландшафт, но и ландшафт куль­туры и мышления. Тревоги, связанные с экологическим кризисом, можно отнести и к кризису мышления в профессии (речь шла о профессии архитектора—О. Г.). Тем не менее остается на­дежда, что только продолжение поступательного движения спо­собно привести к регенерации природы и восстановлению орга­нических форм творческой деятельности… нужно только запас­тись мужеством и терпением, не впадать в панический ужас перед симптомами этого регресса и локальными кризисами. Интеллектуализация архитектуры выражается не только в распространении научной культуры… Научная рефлексия спо­собна обеспечить локальную интенсификацию творчества, но за ней может последовать нечто вроде «эрозии» культурной поч­вы… архитектурное мышление — тонкий организм и интеллекту­альные мутации могут нанести ему ощутимые потери» [3]. Что такие потери могут быть не только «локальными», мы хорошо знаем из опыта проектирования исторических городов, создания систем расселения, размещения производительных сил или мегапроектов мелиоративных систем. Впрочем, мысль ува­жаемого методолога в ином: в признании того, что есть такие псевдоморфозы научной и проектной мысли, которые—уже в сфере мысли—приводят к эрозии культурной почвы; чтобы из­бегать оной, нужно уже на уровне ценностных интонаций и сти­ля различать органические и «синтетические» концепции и про­граммы. Древнее, как сам мир, искусство «различения духов»! Несколько из другого ряда, но сходное по строю мысли пре­достережение Г. Г. Дадамяна, высказанное в связи с трудностя­ми формирования художественного рынка: «Суть обсуждаемой проблемы—в культурной аутентичности общества. Исторически так сложилось, что в нашей стране ис­кусство является важнейшим механизмом интеграции индивида (личности) в культуру, в социум… За этим, в снятом виде, су­ществует более глубокая и фундаментальная идея культурной автохтонности народа: «мы—другие»… Сама идея могла трансформироваться: будь со служение Богу, посвящение лиры народу, достижение светлых идеалов коммунизма. Не это важно. Более важен примат духовной идеи… Традиционная система общественных ожиданий, базирую­щаяся на идее культурной аутентичности, слишком важный фактор, чтобы им можно было пренебречь»[4]. Пренебрегать глубокими и фундаментальными идеям действительно не стоит, с какой бы мерой приязни или непри­язни мы к ним не относились. Во всяком случае, для экологии культуры это небезразлично. В противном случае это значило бы противоречить постулату причастности. Поскольку человек есть существо — по замыслу о нем — свободное, каждый вправе принимать или не принимать те или иные ценности, волен в своем экзистенциальном выборе, но, сделав его, следует идти до конца, не притязая на участие там, где избрано неучастие. Иное дело, что хранение, участие и углубление вовсе не аль­тернативны творчеству, переоценке ценностей, потребности к обновлению любых структур образа жизни. Творение, хранение (вседержание) и спасение (воссоздание) издревле считались атрибутами единой духовной Силы. В той же диалектической связке они входят и в глубинные структуры культуры (любой, в том числе и современной). То, что на данном этапе самоопре­деления экология культуры усвоила себе аксиоматику «хра­нения-причастности-глубины» – обстоятельство, мало к че­му обязывающее ее сторонников или противников. Важно лишь то, чтобы в составе мысли и действия о культуре такая типоло­гическая позиция была отмечена; а то, как далее будет проис­ходить развитие научных или проектных дисциплин, зависит от творческой инициативы и интеллектуальных сил. Нельзя не согласиться с мнением А. В. Прохорова, К. Э, Раз­логова и В. Д. Рузина, что «экология культуры, как и экология природы, есть проблема не только охранительная, но и проб­лема эволюционного развития, соположения вновь народившихся культурных видов и их взаимодействия с традиционно су­ществующими. Экология культуры тем самым направлена на обеспечение, оптимального функционирования «живой культу­ры» как аналога «живого вещества» (В. И. Вернадский). Именно такое широкое понимание экологии культуры, обращен­ное не только к традициям и истории, но и к будущему, к пу­тям развития культуры, и составляет… переход от традицион­ного эмнирико-культурного, или оценочного мышления, к так называемому экокультурному мышлению – мышлению’ в кон­цепции экологии культуры»[5]. Да, непременно «мышление», «мышление в концепциях», притом «мышление, обращенное к будущему». Пусть это не звучит, как заклинание, просто среди бесчисленных де4шцитов нашей жизни дефицит мышления, может быть, самый главный. Именно поэтому авторы предлагаемого сборника просят своих читателей обращать внимание на мысль и осмысление вопро­сов, отвлекаясь от «заумных» предубеждений, коими все мы — без исключения—столь перегружены. С одним суждением вышеназванных авторов, впрочем, труд­но согласиться. Для успеха любой культурной инициативы действительно необходимо уйти от «эмпирико-культурного» мышления и прийти к мышлению рефлектированному, «теоре­тико-культурному». Однако, во-первых, не всякое мышление в традиции эмпирико-культуриое, есть ведь рефлектированный традиционализм (во многих культурных традициях, а не толь­ко в европейской, на материале которой С. С. Аверинцев обо­сновал это понятие). Во-вторых, эмпирическое оценочное, то есть опять-таки наивное, нерефлектированное мышление — это не то же самое, что мышление в ценностях, свойственное реф­лектированному традиционализму, реконструируемое в совре­менной аксиологии. Последнее особо важно для экологии культуры потому, что одним из путей расширения ее проблемного поля стал как раз переход от эмпирики памятников культуры—к любым ценно­стям культуры, большая часть из которых вовсе не имеет мате­риального или даже знакового выражения. Именно это потре­бовало аксиологического обоснования экологии культуры, чему был посвящен ряд наших работ [6]. А для аксиологии более чем очевидно, что переоценка ценностей, с которой начинаются любые проектные инициативы, обращенные в буду­щее, есть интеллектуальное действие все же в сфере ценностей, а не вне ее. Речь, разумеется, снова идет о «мышлении в кон­цепциях», но в концепциях аксиологических. Итак, повторим еще раз, сославшись на слова Г.Г. Курьеровой, попытавшейся дать прямую концептуализацию перестроечному символу «нового мышления»: «Как мышление экокультурное, новое мышление, с одной стороны, опирается на экологическую установку охранительного типа, предполагающую выявление, воссоздание, реанимацию изначальных жизнетворческих н жизнесберегающихся антропо­логических инстинктов и интуиции, первичного инстинкта жиз­ни, а с другой—разворачивается как экологическое сознание адаптивно-трансформационного типа, непосредственно связан­ное с чрезвычайно актуальными ныне вопросами антропологи­ческих мутаций, их диагностики и поиска экологически чистых вариантов неизбежных изменений и метаморфоз антропосферы под воздействием—отчетливо агрессивным — техномира»[7]. [1] Лихачев Д.С. Экология культуры // Прошлое – будущему. Ленинград, Наука, 1985. С.50-62. [2]Борисова Л.Г. Экология культуры как научная дисциплина // Научная деятельность в системе современной культуры. Новосиб., 1987 С. 178-204; Генисаретский О.И. Художественные ценности в структуре образа жизни и предметной среды. Вып. 1, 2.// М.: Информкультура МК СССР, 1985. [3] Раппопорт А.Г., Сомов А.С. Проблема формы в архитектуре. М.: Стройиздат, 1990. [4] Дадамян Г.Г. Культура и хозрасчет: соблазны аукциона ,, Театр между прошлым и будущим. М.: ГИТИС, 1989. С. 7. [5] Прохоров А.В.. Разлогов К.Э., Рузавин В.Д. Культура грядущего тысячелетия // Вопросы философии. 1989. № 6. С. 17-32. [6] Генисаретский О.И. Временные характеристики средового поведения как проблема экологической эстетики // Теоретические проблемы дизайна. М.: ВНИИТЭ, 1979. С. 62-65; Генисаретский О.И. Гуманистический смысл культурной политики: культурная политика и экология культуры // Новые ориентации культурной политики. М.: ИНФОРМКУЛЬТУРА МК СССР, 1989. С. 19-23; Генисаретский О.И. Дизайн, городская среда и проектная культура // Дизайн и город. М.: ВНИИТЭ, 1988. С. 18-30; Генисаретский О.И. Методологические заметки о концептуальных основах регионального дизайна // Региональные проблемы жилой среды. М.: ВНИИТЭ, 1988. С. 9-20; Генисаретский О.И. Проектная культура и концептуализм // Социально-культурные проблемы образа жизни и предметной среды. М.: ВНИИТЭ, 1987. С. 39-53; Генисаретский О.И Социальное проектирование как средство активной культурной политики // Социальное проектирование: методологическая пробематика. М.: ВНИИК, 1986. С.24-38; Экология культуры и эстетическое воспитание. М.: Сов. Художник, 1987. [7] Курьерова Г.Г. Проектная концептуалистика 80-х годов: новое мышление и «иное» мышление // Творческие направления в современном зарубежном дизайне. М.: ВНИИТЭ, 1990. С.22-44.